Двое названных, зябко поводя плечами, вышли вперед, третий попробовал затеряться в кучке черно-зеленых, но был ими вытолкнут. Люди Тиберия явно не относились к тем, кто будет закрывать собой товарища.
– Признаете ли вы, – Шандер говорил тоном, не допускающим возражений, – что доносили на недовольных Михаем Годоем, получая за это вознаграждение, а Евлалий к тому же нарушал тайну исповеди?
Трое молчали, причем физиономия Гонзы стала багрово-красной, а клирик и Курай смертельно побледнели.
– Что вы можете сказать в свое оправдание? Ничего? Повесить их. Немедленно.
Если «Серебряные» и удивились, то виду не показали. Трое были немедленно схвачены, и начались те жуткие приготовления, без которых не обходится ни одна война.
Обезумевший Имре Цокай тщетно пытался вырваться из схвативших его сильных рук, а Гонза и Евлалий громко завопили, и из их воплей явствовало, что творили они все по приказу и с благословения Тиберия и прочих, что в доносах и прочих непотребствах виновны не только и не столько они... Имена сыпались, как горох. Выходило, что почти все шедшие с обозом, кроме, пожалуй, рядовых стражников, доносили, пытали, грабили, участвовали в казнях. Все что-то получили из рук Годоя и Тиберия или же присвоили сами... Они жили в домах погубленных ими людей, ходили в их драгоценностях, насиловали их жен и дочерей. Они доносили друг на друга и выхвалялись друг перед другом, проталкиваясь поближе к трону Годоя, и они же решили откупиться головой вчерашнего повелителя... Евлалий и Гонза не собирались умирать в одиночку и бросались все новыми и новыми подробностями, от которых лицо Тиберия позеленело, и клирик грохнулся на пыльную дорогу.
– Хватит! – поднял руку Шандер Гардани. – Что ж, не моей власти судить тех, кто отмечен Церковью. Это дело Архипастыря и конклава. Зря я сломал клетку, похоже, это единственное место, достойное такой твари, – и граф брезгливо отодвинулся от туши лжекардинала. – Значит, так, ребята. Клириков придется гнать в Кантиску, другого выхода у нас нет. Но эти, – он обвел взглядом остальных пленных, – ответят здесь и сейчас. Церковь велит прощать своим врагам, но я не намерен прощать тех, на чьей совести сотни чужих жизней.
– Но, сигнор, – Бласко посмотрел на графа, словно видел его впервые, – может быть, не все они виноваты одинаково?
– Да, не все... Но жизнь у них одна, – Шандер словно бы сразу постарел, но лицо его выражало непоколебимую уверенность в своей правоте, – впрочем, сейчас мы все узнаем. Уррик пад Рокэ! – Гоблин, бесстрастно созерцавший предыдущую сцену, наклонил голову в знак того, что слышит. – Можешь ли ты поклясться честью, что кто-то из присутствующих здесь невиновен в убийствах и доносах?
– Нет; – последовал четкий ответ, – я могу поклясться честью только в том, что видел собственными глазами. Я могу назвать тех, в делах которых не сомневаюсь.
– Назови, – потребовал Шандер. И Уррик назвал. – Что ж, эти умрут здесь и сейчас. Клириков – в Кантиску. Те, чья вина не подтверждена, поедут с нами в Гелань. Если до конца месяца не найдутся свидетели их преступлений, они будут отпущены. Ее Высочество и ее телохранителя также необходимо доставить в Кантиску, и сделать это придется вам, Бласко. Выедете утром. Я еще должен написать письма Его Святейшеству и Его Величеству... Да, голову Годоя надо куда-то положить... Я бы ее вовсе сжег, но тут нужен совет кого-то, сведущего в магии. Как бы то ни было, ее тоже придется взять с собой. Что вы стоите? Выполняйте!
– Но, сигнор, вы всерьез полагаетесь на слово этого гоблина?
– Да. Он поклялся честью. Гоблины не лгут, а этого к тому же я знаю лично. Он назвал только тех, в чьей вине уверен, и я не собираюсь продлевать их пребывание в этом мире. Вы видели Белый Мост, впереди лежат Гусинки, и таких гусинок по Благодатным землям не счесть. И все по милости подобных тварей. Михай был страшен, но эти... эти еще страшнее. Потому что они всегда есть и всегда будут, и стоит только появиться кому-то в силе и свистнуть, как они бросятся предавать и душить... Так вот эти больше ничего подобного не сделают. И не смотрите на меня так, я отвечаю за свое решение и перед людьми, и перед королем, и перед тем, кто над нами. Если он, конечно, есть!
Криза облегченно вздохнула, увидев лагерь. Все в порядке, она не отстала, хотя повозки тащились с такой скоростью, что за ними бы угнался и пеший человек, чего уж говорить о молодой сильной орке, подгоняемой любовью и отчаяньем.