Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Еще у него в комнате пришли и сложились начальные строки. Без преувеличения можно сказать, что он их слышал. Дома Алле сказал, что Миша умер. А вечером уже было записано полностью:

Ты понимаешь – в сердце страх и злоба.
Тебя застав лежащим на полу,
Не взял топор, не взял пилу —
Не сплотничал для друга гроба.
Во мраке смерть пристойнее глядит,
Но я отвел поношенные шторы.
Лед на стекле, бумажные узоры.
Узор крестом от выстрелов хранит…
Еще условье смерти – тишина.
Проблема эта дурно решена:
Включен приемник – каплет метроном
И не дает забыться полным сном.
И нарушают отдых твой короткий
Информбюро радиосводки.

Случай абсолютной адекватности стиха фактическому восприятию явления. Тут все обязательно. И ничего не упущено. Неимоверные трудности представлял конец, где до момента, когда нашел ритмически укороченное «радио» к слову «сводки», всевозможные эпитеты (объемом в пять слогов), заполняя средину стиха:

Информбюро –  – сводки, —

разбавляли долженствующую быть односложной концовку.

Правда здесь в обращении к живому: «Ты понимаешь», «тебя»; а уже «для друга» – раз о гробе – звучит в третьем лице. При жизни, недовольные собой, не доверяющие другим, мы «друг друга» словом «друг» не называли. Недоверие было снято последними разговорами, планами на мнимое будущее.

Мы, чудно сознавая всю призрачность этого, рисовали себе программу и предполагаемого журнала, и пути издательских начинаний; говорили о ближайших желательных сотрудниках. В этом была своя реальность. Вечной нашей взаимной осторожности не было. Он с безнадежностью сказал:

– Да, знать бы раньше.

Это, конечно, не о практических планах.

В стихах о нем – все отрицанье смерти.

Уходя, я захлопнул дверь, спустив защелку французского замка.

Важно, что́ в этом стихотворении и в его прочтении происходит с эмоцией: она эвакуирована, кажется, целиком. Как «неимоверные трудности» нам подаются ритмические неувязки, которые, мы видим, автору побороть не удалось: последняя строка отдает брутальной, жалкой неловкостью.

Сергей Рудаков не стал поэтом и в блокаду, но и в блокаде он сохранил свой дар – подходить к поэзии очень близко и наблюдать за ее жизнью и смертью очень пристально.

«Время без разделенья»: Темпоральный режим романа Павла Зальцмана «Щенки»

Антон Свинаренко