Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

Так на трагически-безличную историю, движимую «державной» волей, накладывается история альтернативная – личная, духовная и душевная. Причем высшим воплощением этой второй истории – первостепенной по значению для личности – является мир воображения, реальность искусства. Эмоционально и эстетически насыщенная личная история существует параллельно «державной истории», изменяя своими «наплывами» очертания последней.

Можно ли полагать, что именно логике альтернативной истории подчинена композиция «Новейшего Плутарха»?

Ведь НП озадачивает тем, что лишь отдельные его статьи читаются как пародийные версии биографий реальных исторических персонажей: балерина Знобинская явно указывает на Матильду Кшесинскую, адвокат Красович карикатурно изображает известного адвоката В. Д. Спасовича, а статьи о маркизе Иниго ди Виченца, как, впрочем, и о дипломате Шварцдорфе Моргенштрале, издевательски излагают «Пятьдесят лет в строю» «красного графа» А. А. Игнатьева (все эти статьи написаны Л. Раковым). Но как быть с остальными персонажами НП, у которых либо вовсе нет, либо слишком много прототипов?

Разумеется, можно читать их как пародии на изложение историй знаменитых исторических персонажей в энциклопедиях и учебниках разного толка – как советского, так и досоветского. Но в то же время многие статьи НП обладают самостоятельной, «непародийной» ценностью: их персонажи парадоксальны, биографии развиваются по непредсказуемой траектории, с диалогами, авантюрными эпизодами и тому подобными элементами, не свойственными энциклопедическим статьям. Может быть, перед нами некая параллельная история, где, скажем, всю русскую классику XIX и начала XX века создал один автор, некто Филиппов М. Н. (статья Д. Андреева), все английские романы конца XIX – начала XX века – некто Четтерс Г. В. (статья Ракова), а всю европейскую живопись, от реализма до авангарда – художник Пшедомский (статья Ракова)? На это прочтение наводят «гиперссылки», пронизывающие НП: так, скажем, в салоне графини-актрисы Ченчи, описанной Раковым, обнаруживается все тот же Пшедомский, да еще и рядом с «миллиардером Гуллем», явно пришедшим из фильма Фрица Ланга. А на мыслителя Цхонга оказал влияние религиозный деятель и борец за права животных и насекомых Рамадас, описанный страницами выше. Впрочем, параллели то и дело пересекаются, и в том же салоне Ченчи появляются Эдмон Ростан и Анатоль Франс, а рядом с Рамадасом среди почитаемых Цхангом авторитетов помещаются «Аменхотеп и Хаммураби, Аристотель и Марк Аврелий, Леонардо да Винчи и Данте, Гёте и Лермонтов, Толстой и Ницше, Александр Македонский и Александр Невский, Рихард Вагнер и Мотя Блантер, Конфуций и Сен-Симон».

Примечательно и то, что в НП практически полностью отсутствуют советская эпоха и ее деятели (за исключением Моти – то есть Матвея – Блантера, автора многих популярных советских песен, упомянутого в «списке Цхонга»). Скорее всего, эта сдержанность объясняется необходимой осторожностью: рукописи НП могли быть изъяты в любой момент и любой «советизм» мог обернуться для авторов отправкой в лагерь, а то и новым сроком[384]. Этим обстоятельством, думается, объясняется и то, что статья об опричнике Хрипунове (как известно, опричнина с 1930‐х годов использовалась как устойчивая метафора сталинского террора[385]) была написана Альшицем по просьбе Ракова только после освобождения из тюрьмы – уж слишком откровенно автор глумился над сталинской мифологией опричнины.

Но общий эффект этой вынужденной сдержанности поразителен – перед нами история, в которой не нашлось места для русской революции со всеми ее последствиями, включая те, которые привели авторов в камеру Владимирского централа. Впрочем, в главе о балерине Знобинской есть фраза: «Грандиозные события в России в 1917 г. способствовали тому, что в 1924 г. в Париже З. обвенчалась со своим молодым избранником и получила титул… княгини Курасовой…»[386] Однако сама структура этого единственного на всю книгу упоминания о большевистской революции явно переносит внимание с политической истории России на интимную биографию балерины.