Нестор Бюрма в родном городе

– Возможно, она собиралась послать ее в один из иллюстрированных киножурналов,– говорю я.– А может быть, она сфотографировалась просто так, ради собственного удовольствия, в порыве вполне законного тщеславия. Остановимся на этих предположениях. И метрополия тут абсолютно ни при чем. Можете только порадоваться, что у вас такая кокетливая дочь, которая стремится подчеркнуть свою красоту. В наши дни это не так уж часто встречается. Сейчас, пожалуй, преобладают плохо одетые, чумазые и бесполые замарашки.

Он не отвечает. Не очень-то его утешают подобные соображения. Он встряхивает головой, как бы для того, чтобы привести в равновесие свои разбредающиеся мысли.

– Я беру эту фотографию,– говорю я.– А также «паспортные» и в сером костюме.

Он не высказывает никакого возражения.

Следующим объектом моего исследования становится комод, набитый битком – и в каком беспорядке! – какими-то книжками, тюбиками от губной помады, флакончиками, кофточками, дешевыми бельем, целомудренным до тошноты. Ничего интересного для меня. Для очистки совести я вытаскиваю нижний ящик, так как часто случается, что какая-нибудь вещь заваливается между ящиком и нижней панелью. Это тот самый случай, но радоваться особенно нечему. Я извлекаю пару роскошных чулок в целлофановом пакете. Судя по скромной и элегантной бабочке, приколотой в уголке, они куплены у «Мирей, корсеты и бюстгальтеры, улица Дарано…». Ну, вот это уже кое-что. Что я и говорю явно заинтересованному моей находкой Дорвилю в ответ на его вопрос, может ли это служить каким-то указанием.

Что касается Дакоста, тот хранит молчание.

Я бросаю чулки обратно в ящичек, закрываю его и перехожу к гардеробу. Там висят всякие шмотки, два простеньких костюмчика, довольно невзрачных, 42-го размера, но того платья, в котором Аньес снята на фотографии, здесь нет. Да я и не ожидал его тут найти.

Жестом я даю понять почтенной публике, что великий детектив закончил свой номер. Мы возвращаемся на первый этаж.

Я закуриваю трубку и смотрю на часы. Не вижу никаких причин, чтобы торчать здесь до бесконечности.

– Пожалуй, мне пора возвращаться в отель,– говорю я.

– Минуточку,– говорит Дорвиль.– Дай-ка мне конверт, Жюстиньен.

По-прежнему храня молчание, Дакоста направляется к небольшому секретеру и достает из-под бювара конверт из плотной бумаги, который протягивает мне. Надпись, сделанная мужским почерком, обозначает имя Дакоста и его адрес. Четкий почтовый штемпель указывает, что письмо пришло из Сен-Жан-де-Жаку. Время и дата отправки: 13 часов 7 мая. То есть прошлая суббота.

– Это дыра на другом конце города,– объясняет Дорвиль.– Оно пришло по почте в понедельник. Я, конечно, профан в этих делах, но мне кажется, что, если вам удастся установить, кто отправитель этого письма, ваше расследование здорово продвинется.

Золотые слова. Конверт марки «Фикс» со штемпелем «СЖДЖ» пуст.

– И что в нем было?

Дакоста засовывает руку в карман своих штанов и достает потрепанный кошелек. Вытаскивает оттуда банкноту, сложенную вчетверо, и разворачивает ее.

– Вот что было в конверте,– говорит Дорвиль.

Это «бонапарт»[4], почти не бывший в употреблении, практически новый, слегка испачканный по краям. Сокращение OAS[5], начертанное помадой, неуверенной рукой, полыхает между Триумфальной аркой и аскетическим лицом Корсиканца с гладкими волосами. Внизу ассигнации помадой перечеркнута или подчеркнута дата выпуска: 2-6-62.

– Гм! – хмыкаю я.– Неужели Организация возродилась?

– Дело не в этом,– резко бросает Дорвиль.

– А в чем же в таком случае?

– Понятия не имею,– говорит он, на мой взгляд слишком поспешно.– Во всяком случае, похоже на почерк Аньес. Не на конверте. Только OAS.

– «Похоже» – не то слово. Это ее почерк, ошибки быть не может,– утверждает Дакоста, прерывая свое безмолвие и идя еще дальше, решаясь попытать счастья в игре на проверку дедуктивных способностей.– Не знаю, откуда у нее оказалась эта банкнота, так как самое большее, что я ей когда-либо давал,– это пять тысяч, но это, бесспорно, написано ее рукой. «О» немножко нечеткое, не до конца закрытое, но это, возможно, потому что она спешила, писала стоя или на колене, например. В целом же (к тому же помада того тона, которым она обычно пользовалась) это ее манера так группировать три буквы. Боже мой!…