Нестор Летописец

Что же касается убийства Бориса, то здесь Нестор, возможно, поступил как историограф, подвергающий критике свои источники. Если даже признать «Чтение…» вторичным по отношению к летописной повести в ее известном нам виде, а также к «Сказанию о Борисе и Глебе», то Несторова версия ранения и добивания князя выглядит в сравнении с этим же эпизодом в летописи и в «Сказании…» абсолютно логичной и непротиворечивой.

Первый известный нам литературный опыт Нестора был весьма интересен прежде всего в идейном отношении. Но эстетически он уступал «Сказанию о Борисе и Глебе», отличающемуся и большей риторической искусностью, и выразительностью психологизма в описании святых и их губителя[251]. Показательно, что число сохранившихся списков «Сказания…» на порядок преобладает над количеством рукописей, содержащих «Чтение…»[252]. Нестору, вероятно, не хватало живых впечатлений, возможности вчувствоваться в образы своих героев. Филолог Д. И. Абрамович в начале ХХ века, отметив в первом труде Нестора «обилие общих мест и таких подробностей, которые не имеют прямого отношения к делу», «бесцветность и шаблонность в характеристиках» и «отсутствие в содержании историко-бытового материала», объяснил это как «авторской неопытностью начинающего Нестора», так и тем, что предмет повествования был далек от него[253]. Кроме того, драматическая и даже трагическая тональность, требуемая от автора жития мучеников, не была близка книжнику, ценившему и любившему мерность, покой. Но второе житие, созданное Нестором, станет настоящим шедевром древнерусской литературы.

Известный исследователь словесности и языка Древней Руси В. М. Живов заметил, что Нестор «несколько раз и вполне сознательно указывает на свое авторство в Житии Феодосия» и что это говорит о достаточно развитом авторском самосознании книжника[254]. Но Нестор называет свое имя и в первом из созданных им житий и пишет подробно о том, как его создавал. В начале жития автор обращается к Богу, именуя его «Владыка, Господи Вседержитель, сотворивший небо, и землю, и всё, что на ней», а затем молит о себе: «Ты и ныне, Владыка сущий, взгляни на смирение мое, вразуми сердце мое, чтобы смог рассказать я, грешный, всем слушающим жития и мучения святых страстотерпцев Бориса и Глеба»[255]. Тем самым, как проницательно заметил А. А. Шайкин, «акт рассказа о святых братьях (даже только намерение рассказа) Нестор уподобляет творческому акту Господа — творению неба и земли, и всего, что есть на ней»[256]. Такое соотнесение Творца мира и творца жития свидетельствует о понимании книжником высокой ценности и значимости своего таланта, дарованного Богом. Этикетная формула самоуничижения — именование себя «Нестеръ грѣшный» — нимало не скрывает гордости книжника за свой труд. В агиографии упоминание автором своего имени встречается, но не очень часто. Завершая «Чтение о Борисе и Глебе», Нестор, несомненно, осознавал себя писателем.

Глава четвертая. «…Понудихъ ся и на другое исповѣдание приити». Житие Феодосия Печерского

Точно неизвестно, когда Нестор написал свое второе произведение. Хотя на первый взгляд определить дату создания этой агиобиографии несложно.