Нестор-летописец

– А навей ты видел, отче? – спросил отрок, подав ему на ноже кусок лосиного мяса из котла.

Тарасий взял мясо и стал остужать его, перебрасывая из руки в руку.

– О навьях, чаю, вы лучше меня расскажете. Никогда их не видел и не так чтобы хочу видеть. Зато, – он сделал паузу, –  знавал я одного ходячего мертвеца.

– Упыря? – захохотали дружинники.

– Ну, можно и так сказать. – Тарасий откусил мясо, пожевал. – Он был точь-в-точь похож на меня. Больше того скажу, это и был я.

На него замахали руками.

– Да ну тебя, отче. Придумай что получше.

– Ни капли не придумываю, – заверил он. – Вот слушайте. Ходил я с новгородскими даньщиками до самых полуночных пределов земли. И нравилось мне это, и ватажники были довольны мной. А почему ушел от них? Однажды увидел я, как из моей длани, вот тут, вылез червь. Прогрыз изнутри ход и выполз. Я, вестимо, заглянул в ту дыру и узрел в ней множество копошащихся тварей. Меня тут же стошнило. В припадке отвращения я бросился в тайгу, долго бегал и в конце концов заблудился. Тогда я сел на трухлявый пень и сказал себе: «Тарасий! Разве не понял ты еще, что ты мертвец и тебя жрут могильные черви? Никто тебе не поможет. Только Господь Бог может воскресить тебя». Потом я четыре седмицы блуждал по лесу, питаясь мхом и сырыми грибами. Наконец Господь вывел меня к морю. Это было Студеное море. Я горячо взмолился о спасении и тут увидел три бревна, прибитых волнами к берегу. Они навели меня на мысль. Я разорвал на полосы подрясник и связал ими бревна. Затем вручил себя воле Божьей и поплыл на сём плотике куда глаза глядят. Долго меня носило по волнам, а на пятый день прибило к суше. Это были некие острова посреди моря. Кроме леса и огромных камней, лежавших повсюду, там ничего не было. Я остался там жить. Руками вырыл в лесу, под корнями сосны нору – это были мои хоромы. Зимой я глодал кору с деревьев и ел снег, летом иногда удавалось поймать в заливе рыбу. Далеко на полночь я видел два раза проплывавшие мимо лодьи. Думаю, то были варяги. Я предполагал, что окончу свою жизнь там. Но через пять лет из меня снова полезли черви, вот здесь. – Тарасий показал на живот. – Их исход был столь долог, что я лишился всяких чувств и лежал будто бревно. Они выползли все. Я понял, что Господь воскресил меня.

– Вот соврал, так соврал, поп Упырь! – усмехнулся молодой кметь, державшийся в дружине наособь, за что и смотрели на него косо.

– Эй, Гавша, не хочешь – не слушай, а врать не мешай, – окоротили его.

– Человека всякая тварь ест, – вступился кто-то за попа, – мошка, и  вша, и клопы, и зверь. Бывает, и черви в нутре обживаются.

– А челядин-то твой, Гавша, запропастился куда-то, – ни с того ни с сего молвил поп Тарасий, пристально глядя на кметя. – Приметный такой был, чернявый, будто бы грецкой наружности.

– У корсунских купцов купил его, – объяснил Гавша, отчего-то смутившись. – Он посмел поднять на меня руку. Я убил его и выкинул в реку. Что тебе за дело, поп, до моего раба?

Тарасий перекрестился.

– Он мог быть христианином.

– Он не был христианином, – резко ответил Гавша. – У него своя вера.

– А тебе по твоей вере отвечать за него, – напомнил поп.

Кмети, наевшись и наслушавшись бывальщины, укладывались спать. Кто на лодью шел, кто стелил мятель на землю и заворачивался в него же. На земле, вестимо, мягче, чем на досках.

Той ночью выпал первый большой снег. Осень в здешних краях всегда торопится, будто боится опоздать в гости к зиме. Перед рассветами на воду ложилась тонкая корочка льда. Гребцы разбивали ее веслами, торопились. Воевода грозился – не успеют к ледоставу в Ярославль, зимовать гребцам на вмороженных в реку лодьях…

Успели.

К Ярославлю подошли под туго натянутыми парусами с вышитым на каждом княжьим трезубцем. Лодьи величаво вплыли в устье Которосли, бросили якоря у пристаней. Янь Вышатич взял в руки турий рог, окованный золотом, и трижды коротко протрубил – возвестил прибытие в град княжьего даньщика с дружиной.

2.

Забот у ростовского и суздальского епископа было хоть отбавляй. Для клира нужно пошить новые ризы вместо обветшавших, испытать присланных из Киева двух новопоставленных иереев и научить их, как ладить с местным народом, на четверть славянским, на три четверти мерянским, говорящим на своем языке. Потом – заняться устроением книжни, чтоб не посылать каждый раз за книгами в Киев или Новгород. Сей дикий край лишь начинает просвещаться светом Христовым, книг потребно много, нужны свои переписчики и изографы. С мерянской паствой опять же хлопот не оберешься. Во всей ростовской земле крещено чуть более двух сотен человек, но и за ними нужен глаз. То приволокут в храм бревно с вырезанным божком, то принесут на литургию связанного зверя, чтобы принести его в жертву, или приволокут на отпевание колоду с покойником, а в той колоде вместе с мертвецом положены медвежьи лапы. И еще уверяют: без этих лап умершему никак невозможно будет вскарабкаться по дереву на небо. А начнешь переубеждать их, сердятся, фыркают, того и гляди снова к волхвам пойдут.