Нестор-летописец

– Они. Одну лодью, говорит, взяли, а две сожгли. Перебили всех, ночью.

Несда рванулся к дому, но вдруг остановился.

– А Даньша?

Дядька Изот молча повесил голову. От крыльца навстречу Несде, гремя бубенцами-подвесками, выбежала Баска в рубашонке без подпояски. С тихим сопеньем ткнулась ему в ноги. Он погладил сестренку по голове, взял за руку и увел в дом. В сенях ее подхватила нянька, стала выговаривать за непослушание.

В доме было не по-утреннему безмолвно. Не сновала челядь, не перекликались весело девки-холопки, Мавра не раздавала дневные работы по хозяйству. Несда на цыпочках прошел к истобке, неприметно встал у ободверины.

Балушка ерзал на скрыне и отчаянно вздыхал. На нем была рубаха с чужого плеча и ветхие лапти не по ноге.

– Такие дела, хозяин…

Поникший Захарья сидел у стола, крепко сцепив большие руки, волосы свешивались на глаза. Мавра беззвучно плакала за прялкой, вцепившись рукой в свои обереги, приколотые связкой к верхней рубахе, – крохотные медные гребешки, ковшики,  гуси-лебеди.

– Так, говоришь, до Воиня не доплыли, – молвил Захарья. По напряженному лицу было видно: он силой утверждает себя в мысли, что его лодей больше нет.

– Уже за Росью весть донеслась, – закивал Балушка. – Гонцы переяславские оповещали. После того еще два дни плыли. Данило, шурин твой, не хотел назад поворачивать. Да лихую сторожу ты, хозяин, набрал. Иные сбегли, иные с Данилом засобачились.

– Что ж куманов проспали? – горько спросил Захарья. – Днем собачились от страха, а ночью дрыхли преспокойно?

Балушка исторг из себя долгое покаянное воздыхание, хотя он-то виноват ни в чем не был.

– Думали, на правый берег поганые не полезут. – Холоп посмотрел в глаза Захарье, распрямил спину, гордо сообщил: – Две лодьи мы спасти могли, хозяин! Почитай на середину реки успели увести. С огнем только совладать не сумели. Куманы нас запаленными стрелами достали. Потом уж в воде добивали. А кто и сам потонул.

– Своими глазами видел, как Даньшу убили?

– Видел, как налезли на него, ровно стая псов. Где ему с одной рукой рубиться против такой своры.

– Сам-то как спасся?

– Да уж не чаял. До утра мы втроем в воде за обгорелыми лодьями хоронились. С зарей на нас в тумане и выплыли тьмутараканцы. Послы из Киева к себе возвращались.

– Знаю, то бояре Глеба Святославича. Что ж, сразу они повернули, как вас на борт взяли, или еще кого найти пытались?

– Прошлись вдоль берега. – Балушка увел глаза в сторону. – Трупья там плавали, хозяин. Никого живого. Так и повернули назад. Не захотели куманов дразнить.

Тут Захарья увидел сына.

– А, ты… Где был? – равнодушно спросил он.

– На капище, – неожиданно для себя сказал Несда. Голос был хриплый, простуженный. – Там твой петух, отец.

– Петух? – безвольно пробормотал Захарья. – Не помог петух. И чернецы тоже… Иди в поварню, пусть тебя накормят.

Он встал. Растерянно огляделся вокруг.

– Надо пойти. Гавшу оповестить. Даньшиной вдове слово молвить. Убиваться станет баба…

Несда стянул с себя мокрую свиту, от которой шел пар.

– Идем-ка в сухое тебя облачу, – взял его за плечо кормилец.

Дочиста умытый и переодетый, Несда уплетал кашу с репой и мясом за большим столом в поварне. На том же столе рубила капусту Дарка. Молодая челядинка успела в своей недолгой жизни расцвести первой красой и тут же ее потерять. На щеке у девки багрянел рубец, похожий на куриную лапу. Год назад Захарья купил ее на торжище, когда Киев наполнился невольниками, приведенными из полоцкого града Менеска. Рана на лице молодки была тогда совсем свежей. Кто-то из кметей братьев Ярославичей оставил на ней свою метину и заодно задрал подол. К зиме живот у Дарки округлился, а к весне спал: девка от горя совсем почернела и скинула дите. Дядька Изот за ней самой ходил в ту пору как за дитем: отпаивал зельем, шептал сказки, уговаривал жить. Дарка выжила, поднялась на ноги и на кормильца с тех пор смотрела благодарно. А дядька Изот, напротив, стал усыхать. Жалел девку и так глубоко впустил ее в сердце, что теперь было не вынуть занозу.

– Товару-то сколько сгибло! – сетовала Дарка, ловко орудуя тесаком.

– Товар что, дело наживное, – сказал кормилец, тут же стоявший, будто решил не спускать теперь с чада глаз. – Мертвых не воротишь.

– Убитых не поднимешь, – согласилась девка. – Они только в памяти как живые. Родителев моих до последней черточки помню. И как они убитые лежали… – Дарка пересилила себя, отогнала слезы. – Пока наш хозяин будет товар заново наживать, чем ему свой дом содержать? Небось от половины ртов захочет избавиться. Холопьев на торг отведет. А там к какому еще хозяину попадешь?

Дядька Изот от такой мысли закаменел и не знал, что сказать.

– Сынок хозяйский подрос, в пестуне нужды боле нет, – гнула свое Дарка, принимаясь за вторую капустную голову. – Продаст он тебя, Изот, а?

Кормилец с жалким вопросом в глазах смотрел на Несду, будто искал у него защиты.

– Не продаст, – пообещал Несда, облизывая деревянную ложку. – У нас скоро новое дите народится.

– А если девка будет? А по миру если пойдете? – с внезапной злостью спросила челядинка.