Нестор Махно

Закусывая, московские боевики, особенно рыжий напористый Петр Соболев, убеждали Батьку, что выход – только в динамитной схватке со всякими властями. Он больше отмалчивался, и Маруся заметила, как ему тяжко. Допрыгался, вождь! Рухнул водночасье весь задум. А синицей в руках ведь была Махновия – вольная страна. Теперь тысячи повстанцев бросают хаты, жен на произвол кадетов. Галину свою, небось, упрятал подальше. А почему опозорился? Поди, хотел усидеть на двух стульях: исповедовал анархизм и был Батькой. Как бы оно ни называлось, что он создал, но это – власть. Позор! «Но ведь и ты, поди, с наганом? – возражала себе Маруся. – Я другое. Мы с мужем лично для себя ничего не желаем. Лишь избавляем мир от оглоедов».

– Витольд, нам нужен дворец и караул? – спрашивала она между легкими поцелуями.

– Что ты, милая, зачем?

– А я бы не отказался! – встрял в их воркование Василий Данилов.

Маруся улыбнулась ему и погрозила пальцем с крупным бриллиантом. Пьянея, она стала совершенно неуместно вспоминать, что пишет Кропоткин о преступлениях. Они зависят от социальных, антропологических и – надо же! – космических причин. Ну право, забавный старикашка. Снова орали:

– Горько!

«Молодые» поцеловались. Это сбило Марусю с панталыку, и она с трудом вспомнила: дед рисовал даже кривые покушений и… температуры воздуха. Поражался, что они совпадают. Во всем мире летом – пик насилий и убийств. «Может, он и прав? Сейчас теплынь… А я уже не Никифорова – мадам Бржостэк. Ку-ку!»

На следующий день, опохмелившись, поехали провожать Батьку. Он отправлялся в штаб Ворошилова, которому поручили новоиспеченную 14-ю армию, куда вошла и бригада Махно. Она по-прежнему действовала, хотя Троцкий писал грозные приказы и требовал «употребить каленое железо».

– Лезешь прямо в медвежью пасть, Нестор! Любишь смертельный трепет? Ох, как мне это знакомо. Сладко! – говорила Маруся. Они сидели в одной тачанке. Ветер прохлаждал лица.

– Кто меня съест?

– Да Ворошилов же. Он хоть и бездарь, а опасен, вроде косолапого, что из дружеских чувств тяпнул мужика по лбу, где сидела муха. Ха-ха!

– У него, Маруся, и войск нет, кроме нашей бригады. Моя сотня разгонит весь его штаб!

– Ой ли, Батько, поберегись. На расправу комиссары щедрые.

– Им не до нас. Юденич сунет на Петроград. Колчак на Волге. А Деникин прет с юга. Поплачут еще Ленин со своими остолопами Троцкими. Видишь хлеба?

Вдоль дороги колосились пшеница, ячмень, овес. Пахло васильками.

– Знатный урожай зреет, – продолжал Махно, – и мужику сейчас не до войны, пропади она пропадом. Он знает: уберет зерно – будет сало и к салу. Кто бы ни властвовал. А просыплется хлеб – верный конец. Потому и мы подождем. Он помолотит снопы и с новой силой ухватится за ружье. Меня не проведешь. Я всю душу крестьянина вижу насквозь!

На станции Гуляй-Поле пыхтел красный бронепоезд имени какого-то Руднева.

– Кто командует? – спросил Махно у бойцов на перроне.

– Илья Ротштейн.

– Где он?

– Далеко. Снаряды добывает.

– А кто замещает?

К ним подошел крепыш в кожаной куртке, измазанной машинным маслом. Поинтересовался устало:

– Ищете?

– Я Батько Махно. А ты?

– Семенов. Слушайте, еле отбились от кадетского бронепоезда «Иван Калита».

– Та-ак, Семенов. Деникинцы наседают, и сдерживаем их только мы. Поэтому поступаешь в мое распоряжение. Других войск тут нет, – сказал Нестор и прибавил почти просительно: – Все ресурсы иссякли. Дай хоть ящик патронов.

– Вчера до ночи, слушайте, отмахивались от этого проклятущего «Калиты» и теперь тоже на мели, – уклончиво ответил Семенов, и видно было, что врет, боится нарушить приказ Троцкого: «За любую помощь Махно – расстрел!» – Уж извините, товарищи, могу отпустить лишь коробку. Эй, Петрушин, неси цинк!

Маруся стояла рядом и слышала весь разговор. «Господи, до чего же докатился грозный Батько! – думала злорадно. – Неужели возьмет? Какой позор!»

Петрушин принес цинковую коробку и держал ее, не зная, кому передать. На рельсах тяжело отдувался паровоз. Никифорова-Бржостэк даже отвернулась, чтоб не видеть крушения легенды о вожде: «Это же конец! Он ни на что… не годен. Клянчит, словно последний нищий. Да лети в бой, вырви из глотки, герой!»

– Оставьте себе цинк, – сказал Нестор. – Поехали на Гайчур. Там Ворошилов?

– Вроде бы.

– Тогда вперед, и только!

Бронепоезд ушел на северо-восток, где глухо ворчала канонада.

Станция Гайчур, 8-го июня, 15 час. 40 мин.

Штаб 14-й армии – Ворошилову.

Харьков, Предреввоенсовета – Троцкому.

Москва – Ленину, Каменеву

…Мною была послана телеграмма, в которой я заявлял о сложении с себя полномочий Начдива, просил прислать специальное лицо для приема от меня дел. Сейчас я вторично заявляю об этом и считаю обязанным себя дать нижеследующее объяснение.