Нестор Махно

Несмотря на то, что я неизменно вел ожесточенную борьбу с белогвардейскими бандами Деникина, проповедуя народу лишь любовь к свободе и самодеятельности, несмотря на глубокотоварищеские встречи и прощания со мной ответственных представителей Советской республики, сначала тов. Антонова, а затем тов. Каменева и Ворошилова, – в последнее время официальная Советская газета, а также партийная пресса коммунистов-большевиков распространяет обо мне ложные сведения. Меня называют и бандитом, и сообщником Григорьева, и заговорщиком… Враждебное поведение Центральной власти по отношению повстанчества с роковой неизбежностью ведет к кровавым событиям внутри трудового народа. Считаю это величайшим, никогда не прощаемым преступлением.

Начальник дивизии Махно.

Никто на эту телеграмму, как и прежде, не ответил. Ленин прочитал ее и черкнул: «В архив». Повстанцы же, сдав Гуляй-Поле, отчаянно отбивались винтовками-дубинами. Белые не вступали с ними в рукопашные схватки – расстреливали с дистанции. Зато по ночам махновцы брали свое. Их внезапные налеты на тачанках трудно было остановить, и села, участки железной дороги то и дело переходили из рук в руки. Тая и медленно откатываясь на запад, полки Батьки все-таки держали фронт около магистрали Мелитополь – Синельниково.

Кое-какую помощь им оказывали части Ворошилова. Для координации действий при его штабе работали махновские оперативники: Озеров (ему, израненному, не позволили уйти в отставку по рапорту), горячий и скорый на язык Михалев-Павленко, другие. Их всех внезапно арестовали.

Троцкий по-прежнему бесился, угрожал «выжечь партизанщину каленым железом». Но те, кто воевал, в том числе и Ворошилов, видели – сил для этого нет. Если слушать Льва Давидовича, с кем останешься? Тогда он спешно сколотил чрезвычайный трибунал и сцапал штабников. Весть об этом долетела и до станции Верхний Токмак, где собрались на последнее совещание соратники Махно.

– Окруженные заградотрядами, чекистами, мы не поддались на провокации, – говорил он уверенно. – Вопреки желанию Троцкого – толкнуть нас в объятия Деникина – стоим на своем. Пусть посмеет арестовать еще кого из нас – закатим ему такой скандал, что задрожит и Киев!

«Пустомеля, – раздраженно думала Мария Бржостэк. – Где же силы? Вон штаб заграбастали. Ану лети, спасай его, герой! Что ж ты сидишь в этой дыре и тявкаешь?» Нестор между тем продолжал:

– Наша дивизия должна повернуть штыки против… («Неужто скажет «комиссаров»? – не поверила Маруся), против своего тыла, где засели карательные отряды. Мы им предложим: идите на помощь против белогвардейцев или дайте дорогу на Херсонщину…

– Так они тебя и послушают! – не выдержала Маруся.

Махно даже не взглянул на нее, нервно потер нос пальцем и закончил:

– Надо выйти из перекрестного огня, отдохнуть, пополниться. Что скажете?

Не торопясь поднялся Василий Куриленко, тоже награжденный советским орденом.

– Моя разведка донесла, что белые выбили зарвавшуюся армию Дыбенко из Крыма. Она в панике бежит за Днепр и, потеряв голову, может треснуть по нашему тылу. Против красных я воевать не буду! – твердо заявил он. С открытым лицом, широкогрудый, отчаянно смелый Василий всегда говорил, что думал, и слово держал. С ним считались, к нему прислушивались. Он представлял приазовскую треть махновцев. «Значит, ее нет», – загнул Батько большой палец.

Встал Виктор Билаш.

– Нельзя бросать родных людей на растерзание. Потому пойдем под красный флаг.

«Еще треть долой!» – загнул Махно указательный палец. Это были его лучшие из лучших командиры, и хотелось заплакать от досады: «Вот она, преданность идее. Вот благодарность за все! Припекло – и разбегаются, как крысы».

– А мы остаемся. Сами по себе. Никакой Херсонщины, ни красных, ни белых! – угрюмо брякнул Петр Петренко – третий кремень из Батькиного войска. Нестор загнул безымянный палец.

Тогда поднялся Федор Щусь – последняя надежда:

– Мои хлопцы, вы знаете, из Дибривского лесу. Туда и подадимся.

«Это… крах! Вся борьба – коту под хвост. С кем же я остался? – приложив кулак ко лбу и покачиваясь, думал Махно. – Ничего-о, ничего-о, еще прибегут. Куда денутся, жеребчики? Если мы и правда представляем народ. А нет – туда нам и дорога!»

– Что ж вы-ы молчите, идейные братья? – спросил он с иронией, глядя на Петра Аршинова, Марка Мрачного. – Жива наша анархическая теория или сдохла благополучно? Захлебнулась свежим ветром революции! С кем вы? Когда побеждали, все с шумом летели в Гуляй-Поле. А сейчас – прочь? Поджав хвосты?

– Негоже так, Нестор Иванович, – попросил Аршинов, не поднимаясь. – Нам всем тяжело. Поступим разумно, как того требует момент и будущее.

– Чего же оно хочет? – ледяным тоном уточнил Батько.

– Вы отправили много телеграмм, писем Ленину, Троцкому. Всю суть изложили. А где они? Их опубликовали в «Правде», «Бедноте», «Известиях»? Нет. Атам миллионные тиражи, – отвечал Марк Мрачный. – Поэтому мы должны ехать в центры и нести о движении истину. Пусть и заграница узнает. В этом наша задача. Или вам нужен мой штык? Я его, извините, и в руках никогда не держал.