Нестор Махно

– На станции чуть нагайкой не огрел, – напомнил Данилов. Все как-то странно заулыбались. У них были деньги: неразрезанные простыни керенок, засаленные николаевские, хрустящие советские, петлюровские, донские, даже какие-то пшеничные, и все они «ходили». Публика это ценила. Кто ни нагрянет, требует свои знаки, а махновцы признавали любые. Водились и золотые червонцы, взятые в банках или у толстосумов. Но такого богатства еще никто из повстанцев не только не держал в руках – не видел, и оно поразило их, некоторых – пришибло.

Махно сразу смекнул: если стоустая молва об этом кладе (кладбище, ох, похожее слово!) разнесется по округе, за ними, как волки, начнут охотиться все, кому не лень. Армию могут кинуть в погоню! А уж если, паче чаяния, Григорьев прознает… Батько усмехнулся горько. Чего он ждет, штабс-капитан? Давно бы мог подкараулить и стереть сотню в порошок. Блюдет честь, золотопогонник? Вряд ли. Уверен, что перетянет на свою сторону!

«Да что Григорьев? – призадумался Нестор Иванович. – У Левы Зиньковского вон как глазищи заблестели! Другие… Словно их подменили. Недалеко и до беды. Запросто могут озвереть. Не зря говорится: золото желтое, а сердце от него чернеет. И лес уже где-то рядом, тоже Черный. Надо же, какое совпадение. Или дьявольский намек? Ясно одно: возить с собой этот сундук – накликать лихо. Спрятать, и только! Но где?»

Батько не забыл свой принцип: тайна – верная собака авторитета. Но этот же баламут Васька прибежал, расшумелся. Попробуй теперь скрыть клад – пойдет молва: «Присвоил!» От красивых побрякушек вроде исходили злодейские токи, убивающие все святое, саму суть их борьбы. Нет, надо избавиться от проклятого соблазна. Бросить в омут, в говно, куда угодно! Миллионы? Сумасшедшим же сочтут!

С такими тяжелыми мыслями Махно ходил весь день, прикидывал и то, и это. Богатство всегда пригодится: оружие купить, коней, бумагу для газет, помочь нищим, наконец. Пригласил Семена Каретника.

– Куда затюрим сундук?

Тугодум покурил, покачался на стуле, уперев руки в колени.

– Налей чарку.

Выпил, понюхал огурчик.

– Оставим в Черном лесу, – сказал. – А где? Оно покажет.

– Как потом найдем? Там же сам черт ногу сломит.

– Выберем что-то приметное: курган-могилу или озеро по казацкому обычаю.

– Угу, – хмыкнул Махно.

Лес, как и всюду на юге, возник неожиданно. Лежала бескрайняя степь – и нет ее. Темные заросли подступали к дороге со всех сторон. Приветливые клены, ясени, ребристые грабы, великаны-дубы хранили приятную после солнцепека прохладу. В их сумеречной тени таилась, однако, совсем другая жизнь – подозрительная для степняков. Сотня ехала тихо, настороженно. Даже кони не пофыркивали. Махно подумал с тоской: «Вот тут нас и порешат. Лучшего случая для Григорьева не будет». Впереди заголубело.

– Что за вода? – поинтересовался Нестор у проводника, сивоусого и загорелого как головешка.

– Э-э, то знамэныта Вэлыка Высь. Нэ чулы?

– Нет.

– Жалко. Татарин гнався з арканом за жинкой чи чоловиком по Дыкому полю. Ось-ось догонэ. А як ты пэрэплыв Высь – считай свободный!

– Значит, и мы теперь вольные? – усмехнулся Махно.

– А як же.

– Ну, спасибо. Слухай, а дэ тут озэро?

– Якэ? Бэрэстуватэ?

– Оно самое.

– Далэченько. Зато яка красота!

– Проводишь туда нашего хлопца? За это я тебе дам доброго коня.

– Шо, даром? – не поверил усач.

– Нет, конечно. Поможешь отвезти сундук бабушке. Она там в селе…

– В Водяном?

– Ага.

– Добрэ. Одвэзэм. Кинь мэни край нужен!

Следуя за Григорьевым, что шел с большей частью их отряда, махновцы прибыли в Оситняжку. Там всё белело от тополиного пуха. Он лез в волосы, в рот, глаза. Отмахиваясь от него, расспросили об атамане. Оказалось, всего два часа назад он отправился в соседнее большое село Сентово. Теперь проводник уже не требовался, и Махно отпустил его вместе с Лютым на озеро Берестоватое.

– Место должен знать ты, и только, – тихо напутствовал он Петра.

– Понял, Батько.

– А як же кинь? – забеспокоился усач.

– Он тебе отдаст, – Махно указал на Лютого.

Тот возвратился на третий день, доложил:

– Озеро большое, почти болото. Вода, как лед, и по ней плавают зыбкие острова. Чудно? И я б не поверил, но сам по ним ходил. Жутко. Там и сундук оставил в густом кусте вербы. Никто, кроме нас двоих, не ведает и никогда не найдет.

– А проводник?

– Так вы же сказали, чтоб я один знал, и только.

Нестор некоторое время загадочно смотрел на поэта.

– Рыба там есть? – зачем-то спросил.

– Какая?

– Ну, серебристая, прыгучая, как звезды при галопе, – то ли с иронией, то ли с тоской уточнил Махно.

– Не, Батько, такой рыбы я там не заметил. А караси, возможно, жируют.