Нестор

– У меня по логике – высший балл. Сколько угодно версий, Белов! С ходу: просто не повезло, шальная пуля. Если бы вашего Фридриха не подстрелили, вы бы попали не к нам, а туда, где вам могли и поверить. Идеальная подсадка! Спасли ценного человека, да еще и представляете серьезный интерес, и как источник, и в политическом плане. Вторая версия: все прошло идеально, и вы попали именно куда собирались, в Государственную тайную полицию.

– Но зачем?!

На третий этаж шли пешком по широкой пустой лестнице. Лифт оба с негодованием отвергли. Хельтофф-следователь шагал широко, не вынимая руки из карманов. Белов, хоть и был быстроног, еле за ним поспевал.

– А затем, Белов… Куча вариантов, глаза разбегаются. Вы идете на вербовку, вас используют как двойного агента, и вы нам сливаете дезинформацию. Или сейчас прямо в кабинете вы начнете вербовать меня. Или вывалите сведения о страшном заговоре в верхушке Вермахта, именно теперь, когда вот-вот начнется война.

Замполитрука на миг задумался.

– Или… Или байку о Несторе вам подкинула чья-то разведка, чтобы отвлечь внимание…

– …От какой-то другой операции, – подхватил Хельтофф. – Поэтому, Белов, осознайте ситуацию и не мешайте человеку работать. Человек – это я, если вы не догадались.

– Так я и не мешаю.

Перед входом в коридор скучал плечистый тип в штатском. Следователь, не удостоив его взглядом, распахнул дверь.

– Прошу! Наш застенок.

Коридор, как и только что покинутая лестница, пуст-пустынен. Ковровая дорожка, неяркий свет из давно не мытых окон.

– Сюда!

Нужная комната оказалась третьей справа. Хельтофф открыл ключом дверь, посторонился, впуская гостя. Тот вошел, взглянув без всякого удивления. Что тот кабинет, что этот. Стулья, стол, на столе лампа, стальная дверь сейфа, кактус на подоконнике.

Из ящика стола вынырнула папка с тесемками.

– Давать показания о жизни в СССР по-прежнему отказываетесь?

Александр охотно кивнул.

– Категорически. Могу выдвинуть версию…

– И я могу, причем целых две, – Хельтофф махнул рукой. – У вас плохо проработана легенда, начальство очень спешило. Только не говорите, что так не бывает. Все прошлые годы советские агенты горели из-за элементарных ошибок в биографии и плохо сделанных документов. И версия вторая. Ваш рассказ предназначен не мне, а кому-то совсем другому. Вы тянете время, ждете… Ладно, будете отвечать на вопросы или предпочитаете все написать сами?

– Сам, – не раздумывая, решил Белов.

Слово – не воробей, а перед тем, как бумагу портить, можно и подумать.

– Тогда стенографиста звать не будем, выдам вам бумагу и список вопросов. Через час к вам зайдут и заберут первую порцию. Работаете до обеда, потом спустимся в ресторан. По коридору можете гулять…

Не поскупился – выдал не меньше полпачки. К бумаге – перьевую ручку и чернильницу.

– Ничего не зачеркивайте в тексте. Если понадобится, берите слово или фразу в скобки, а на полях пишите новый вариант. Каждую страницу подписывайте. Новый вопрос – с нового листа. Что еще? Кофе вам принесут. Что-нибудь не ясно?

Александр покачал головой.

– Тогда – за работу. А я пока позвоню в Берлин. Отстрел бегемота нам запретили, но обещали прислать из Бранденбургского музея воронку святой Маргариты и еще сапог. Испанский…

Хлопнула дверь. Замполитрука, присев к столу, пододвинул список вопросов. Слово не воробей, написанное же топором не вырубить. У каждого штабного к допросу своя привычка. Если Хельтофф хотел его удивить, то… Удивил, конечно, но не до изумления.

Пишем? Нет, думаем!

* * *

«Гробианизм», как выяснилось, переводится простым словом «грубиянство». Когда студент Белов достаточно освоил трудный готический шрифт, то осознал, что термин, придуманный самим Себастьяном Брантом, автором «Корабля дураков», излишне комплиментарен. Немцы эпохи Лютера не стеснялись и за словом в карман не лезли. Курсовую работу он защищал при закрытых дверях. Остальных студентов попросили погулять в коридоре, ибо Каспар Шейт, Иоганн Паули и прочие их коллеги предпочитали кошку именовать именно кошкой и не чурались подробностей. Естественно, первокурсник старался избегать обсценной лексики, но выходило ничуть не мягче, зато куда как многозначительней.

– Вы уж лучше по матушке, – посоветовала почтенная ученая дама, специалист по Томасу Мюнцеру. – А то бог весть что подумать можно.

Защитился на «отлично» да и ушел, не оглянувшись. Однако как Александр ни старался, бытие раз за разом вытягивало его за шкирку из дебрей Времени. Каждую неделю в аудитории № 15 проходили комсомольские собрания. И на каждом – отрекались от арестованных родителей и родственников. Церемониал был разработан не хуже испанского аутодафе. Если сразу поставишь в известность, заявишь о том, что рвешь все отношения, собрание голосовало за строгий выговор. Если откажешься… Впрочем, такого на памяти Белова ни разу не случалось. Порой собрания объявлялись «открытыми», и тогда отречение проходило в зале консерватории. Во время самых патетических моментов, когда очередной раскаявшийся бил себя в грудь кулаком, Александру чудилось, что вот-вот заиграет большой симфонический оркестр.