Несуществующее настоящее (сборник)

Я придумал нечестные правила игры, и это еще больше возбуждало мое больное воображение. Я сказал ему: "Выживешь, так выживешь, а нет, так нет. После десяти ударов я отпущу тебя". И я нанес первый удар прямо по центру, проткнув крышу камеры и почувствовав, как этот острый кол входит в тело. Другого я и не ожидал. У моей жертвы не было ни малейшего шанса выжить, он был обречен. Он замолчал на несколько секунд, а я специально не вытаскивал орудие, слушая, что происходит с ним. Он замолчал, но не оттого, что я проткнул его. Он замолчал от страха, он настолько боялся моего необузданного, моего демонического гнева, что даже смертельная травма казалась ему лучше, чем моя агрессия.

Я вытащил кол и еще раз со смаком резко воткнул его в другое место камеры. Подождав несколько секунд, я вытащил его и повторил свое действие. И каждый раз я ловил какой‑то кураж, делал это все быстрее и быстрее, все резче и агрессивнее втыкал в камеру пленника свое острое орудие. Пленник же получал новые и новые смертельные травмы. Один удар попал ему в ногу и не просто переломал, а размозжил ее. Но он не замечал уже этого. Он плакал, и ему было все равно, куда я бью его, ему хотелось одного — просто чтобы меня не было рядом. Он хотел оказаться где угодно, только не рядом со мной. В каком угодно состоянии, лишь бы меня не было рядом. Он молился, он ждал, когда я уйду. Он знал, что умрет, только бы я в этот момент не был рядом.

А я с остервенением продолжал свою чудовищную экзекуцию, беснуясь и не понимая, зачем я делаю это… Наконец я остановился. И вдруг я понял, что моя бесноватость куда‑то исчезла. У меня возникло чувство, что я только что очнулся от какого‑то ужасного сна. А передо мной тесная камера с дырами в крыше. В руке у меня арматура, которой только что я мучительно убивал своего пленника, а внутри камеры сам пленник, который по‑прежнему просто хочет уползти от меня.

"Что это было? — подумал я. — Что я сделал?" Я положил орудие и попытался заглянуть в продырявленную крышу камеры, но ничего не увидел. Тогда я решил открыть ее. Я уже не был тем самым голодным зверем, я не понимал, что происходит. Я, не понимая, приоткрыл почти разрушенное помещение пленника и увидел ужасную картину: пленник, весь в ранах, с переломленными ногами просто ползет, не обращая на меня внимания. Он ползет медленно, еле‑еле, но ползет.

Я понял, что я натворил, и стал просить прощения. Я сказал ему: "Извини меня, я не хотел, пожалуйста, прости меня". Но он не слушал меня, он не верил мне, ему хотелось быть от меня подальше. Я взял его на руки, но он ждал лишь очередной пытки от меня и продолжал в конвульсиях пытаться сбежать. Я успокаивал его, говорил, что я не сделаю ему больно, но он не верил. Мне было страшно от самого себя, мне было невыносимо больно, что он не верит мне и считает меня монстром.

Я не знал, что мне делать. Я с заиканием, неоформленной речью то бранил себя, то просил у него прощения, то обращался к Богу с просьбой исправить все. Это был ужасный день, ужасный для меня и ужасный для моего бедного измученного пленника. У меня появилась нужда все исправить. Я хотел вернуть время обратно. Я стал перебирать выходы у себя в голове. Как мне все исправить? Я стал снова обращаться к Богу, я клялся, что никогда больше не сделаю никому ничего плохого, только бы он оживил мою жертву, которая по‑прежнему в агонии пыталась сбежать от меня. Я умолял природу вернуть все обратно. Я говорил: "Пожалуйста, умоляю, клянусь". Но все было бесполезно. Чуда не происходило.

Тогда я отнес пленника на дорогу и думал, что сейчас он пойдет и с ним все будет хорошо. Но он падал, я поддерживал его руками и снова ставил, но он снова падал. Я повторял эти попытки бесконечно долго, умаляя его и извиняясь. Я говорил ему: "Пожалуйста, иди, пожалуйста. Прости меня. Умоляю тебя, оживи, я умоляю тебя". Но это все было бесполезно. Он не мог стоять, он все время падал. И в один момент он просто перестал шевелиться.

Я взял его на руки, сел около дерева и стал оплакивать его. Я ненавидел себя. Я не могу поверить, что я сделал то, что сделал. Это не укладывалось в моей голове. Я понял, что я сделал ужасное дело и теперь поздно что‑либо исправлять. Я понял, что он меня теперь не простит, потому что его уже нет в живых.

И вот я, жестокий и безжалостный, остался сам с собой наедине, и тело убитого мной напоминает мне о том, какая я нечисть. Я сидел так некоторое время, а затем вырыл ему могилу и бережно положил его туда, аккуратно закопал и поставил сверху веточку с зеленым листочком. Я сидел на его могиле до вечера и не хотел никуда уходить. Я хотел, чтобы он меня простил, я хотел доказать ему, что я вовсе не ужасный и безжалостный, что я мог бы быть его другом, если бы он воскрес. Когда наступила ночь, я был вынужден пойти домой, и я ушел. С того момента я изменился и никогда никому не причинял вреда.