Несущие смерть. Стрелы судьбы

Не оглядываясь ни на рассыпающуюся под ногами варваров бронзовую чешую последних синтагм, ни на галдящую, с каждым мгновением увеличивающуюся свору азиатских стрелков, самозабвенно рвущих драгоценные доспехи с громадного седогривого мертвеца, подмявшего под себя прославленный на все четыре стороны Ойкумены пурпурно-черный с золотом штандарт царя македонцев Антигона, при жизни презиравшего льстецов и потому никогда не каравшего тех, кто, блюдя истину, осмеливался прилюдно называть его Одноглазым…

Сумерки

…Розовое марево полыхало на западе, подкрашивая степь румянцем, и сизые тени неторопливо тянулись к востоку, но день никак не желал отступать, и сумеречные гонцы медлили, потому что непозволительное упрямство дня совпадало с желанием Селевка, а воля базилевса Азии отныне была неоспорима в Ойкумене. В конце концов, шахиншахи Арьян-Ваэджа сродни Ормузду, сияющему в синеве, и даже темноликая Нюкта, владычица ночи, сто раз подумает, прежде чем спорить с родным братом своего отца, грозного Диоса-Зевса…

Селевк смотрел в спокойное лицо Антигона.

В мертвое лицо Антигона, который, наконец, мертв и лежит, раскинув руки, в траве, у его, Селевка, ног, тихий, безответный и никому отныне не опасный.

Об этом мечталось годами.

Это видение подкрашивало в ликующий пурпур сны.

Но радости не было.

Более семидесяти тысяч воинов пришло в долину Ипса под стягом Одноглазого, и вот они лежат, коченея и взбухая, в истоптанной степи, шестеро из каждой семерки пришедших, и слишком часто попадаются среди опознанных знакомые лица.

Оскаленные. Посеченные. Изуродованные.

Родные.

Македонские.

Точно сочтут павших завтра, но уже сейчас ясно, что Ипс стал могилой тех, кто некогда прошагал от Геллеспонта до Инда, и вот вместе с ними стынет, покрываясь трупными пятнами, молодость Селевка, и зрелость его…

И остается одна только старость, словно в насмешку украшенная сиянием тиары шахиншахов Арьян-Ваэджа, того самого, ограбить который мечтала некогда этерия хромого Филиппа.

Боги! Все они тут, никого не миновала ухмылка Ананке!

Арриба. Калликратид. Амилькар.

Лежат в ряд, плечом к плечу, найденные, принесенные сюда, заботливо укрытые новенькими военными плащами. Их, конечно, обобрали те, кто обнаружил тела, но даже у фракийских варваров не поднялась рука осквернять останки павших героев, ровесников и соратников Божественного.

Ого! Исраэль…

Выходит, на сей раз не повезло и тебе, Железный Вар?!

Как же тошно на душе, как тошно, что впору позавидовать Антигону, для которого все уже в прошлом…

Лежат герои, тихо и благостно, словно прикорнув ненадолго, и если бы не жуткие раны – колотые, резаные, рубленые, рваные, – Селевк, возможно, не выдержал бы и попытался их разбудить, чтобы присесть к столам и по старинке выпить за нежданную встречу…

Увы.

Не встанут.

Что ж, возможно, это лучший исход для тех, кто жил и умер, полагая себя непобедимыми!..

Золотая колесница шахов Персиды и Сузианы высилась несколько в стороне, пережидая прощание македонца с македонцами, и круторогие быки, равнодушно омахиваясь хвостами, тупо жевали кислую от крови траву.

А вокруг, куда ни глянь, простиралось пространство невиданного доселе – куда там Гавгамелам! – побоища, и закат, еще не смело, но все более и более настойчиво, напоминал о себе, и по испятнанному смертью полю, перекликаясь, бродили воины, вымотанные до предела, но не смеющие роптать на волю базилевса…

Не отдыхать, пока не будут разобраны павшие! – так приказал Селевк. И Лисимах, не сговариваясь с союзником, отдал такой же приказ своим нечесаным воякам.

Это не так легко.

Это очень трудно, особенно, если избитое и усталое тело, еще не веря в то, что сумело уцелеть, не просит, а требует отдыха. Но приказ есть приказ! Тем паче, что цари позволили обирать павших до нитки, запретив лишь осквернять их…

– Повелитель!

Чумазый гетайр в иссеченном нагруднике едва не свалился к ногам Селевка, попытавшись молодцевато спрыгнуть с коня.

– Что?! – Неподвижное лицо шахиншаха сделалось на мгновение живым и тревожным. – Что с Антиохом?!

Широкие скулы гетайра оплыли в улыбке.

– Шах-заде просил передать: он возвращается, и с ним больше тысячи «бессмертных»!..

За такую весть посланец мог ждать не просто подарка. За такую весть награждают так, что щедрость царя становится темой поэмы.

– Лови, друг!

Литой браслет, усеянный бесценными лалами, сверкнув в розоватом предзакатном сиянии, упал в подставленные ладони гетайра и сгинул за пазухой. Ненадолго, до ближайшего скупщика трофеев, связав судьбы безвестного всадника и давно почившего Камбуджи, безумного шаха, заказавшего невиданно роскошную игрушку в ознаменование победы своей над гордым и не по силам нахальным фараоном Псамметихом…

Если награжденный глуп, он сможет пить лучшие вина в течение трех лет, даже пяти – ежели любит пить в одиночку.

Если умен – приобретет дасткарт.

Пав ниц, посланец Антиоха ткнулся лбом в траву у ног повелителя, и Селевк, усугубляя милось, подставил под обметанные губы краешек сандалии, оказав счастливцу честь, не всегда доступную и для сатрапов!

А затем приказал: