Несущий свет

Юрке Правцу, сержанту срочной службы Советской Армии в ночь на 13 апреля, не спалось. Накануне его команда заступила на сопровождение какого-то секретного эшелона, следующего из ГДР вглубь России. В Бресте на «802-ом»[17] простояли весь день под погрузкой. Говорят, что урановую руду грузили. Всё бы ничего, но Шнурко и Кожемякин... эти два придурка из его отделения опять выкинули номер. Смылись в самоволку. Вот же послал бог наказание! Умотали в город, за бухлом, естественно. Никакого у этих алкашей чувства долга. Ну, ладно, хорошо, купили горючки, ну, вернитесь в вагон и квасьте сколько влезет. Никто бы ни слова не сказал. Нет, же! Этим идиотам надо сразу залиться. Их, скорее всего, Брестская милиция и повязала. А ему теперь как старшему в команде придётся отдуваться. Хорошо, если только выговор влепят, а если под трибунал? Вот, не было печали. Юра совсем недавно прочитал отрэмленую распечатку лекций Фёдора Углова про алкоголизм в СССР и сейчас был готов просто на куски рвать всю алкашню, что пропивала и страну, и себя.

От печальных раздумий Юру оторвал грохот вагонных сцепок. Свет от фонарей на платформе закрыл прибывший состав. Можно только разобрать, что поезд международный, «Москва-Берлин». Пассажирский состав и спецэшелон разделяли два пути.

«Пойду, покурю, – подумал Юра. – Всё равно сон не идёт». Он натянул сапоги, накинул на плечи бушлат, вставил в рот беломорину, похлопав себя по карманам, убедился, что спички на месте и пошёл в тамбур.

Стоило ему сделать первую затяжку, как папироска чуть не выпала изо рта. Между двумя составами, подскакивая на шпалах, летел стотридцатый зилок с топливной цистерной на шесть кубов. Юрий машинально сплюнул и придавил недокуренный бычок. Судя по тому, что ЗИЛ был болотно-зелёного цвета, принадлежал он какой-то воинской части.

Бензовоз остановился как раз перед тамбуром вагона сопровождения. С грохотом открылась разболтанная дверь, и из кабины раздался знакомый голос рядового Шматко:

– Р-р-рядовой Шматко из увольни... – он икнул, и продолжил заплетающимся языком, – пр-р-рыбыл для пр-р-р-рохождения эт-т-ик -ого... Ну, вобщем, ты п... нял...

Он мешком вывалился из кабины, но не упал, чудом удержавшись на ногах.

– Юр-р-рик-ик! – Он опять икнул. – Мы на тебя тоже самогону -ик. Ты наш старшой! Мы тебя уважаем! Вот! – Бормоча ещё что-то нечленораздельное, Шматко полез куда-то за кабину.

– Кожа! – заорал он оттуда через минуту. – Сука! Ты куда самогон дел?

– Смотри лучше, дурья башка, – отвечал ему Кожемякин, с трудом выбираясь из кабины бензовоза. – Я специально к-канистру укутал, чтобы она не... Вон же она!

Он вытянул из вороха промасленной ветоши стандартную алюминиевую канистру.

Тут пассажирский состав неожиданно дёрнулся, как укушенная оводом корова, зашипел, выпустил облако пара и судорожно сдвинулся на пару метров. Заскрежетали гребни колёс на рельсах, из вагона послышались недовольные крики пассажиров и детский плач.

– Лядь! Сука! – забормотал Кожемякин, едва не свалившийся на землю. Он завозился с крышкой канистры. – Так же можно меня и уронить. Придётся поправить поташ... пошатну... нувшееся здоро... ве.

– Ты погодь глушить! – попытался остановить его Шматко. – Дай сюда!

Он потянул канистру на себя. Кожа отдавать не пожелал. Мысль влить в себя ещё порцию огненной воды увлекла его полностью. Поэтому он дёрнул канистру на себя. Самогон пролился на ветошь за кабиной, пропитанную отработанным маслом.

– Мужики, вы там кончайте суетиться, – подал голос водитель бензовоза. – Забирайте свой самогон и валите быстрее. Мне ещё в часть надо успеть.

Договорить он не успел. Дверь пассажирского поезда открылась, пьяный женский голос визгливо выдал что-то неразборчивое. Потом в воздухе мелькнул печной совок. В свете окон вагона поплыло облако золы от бойлера. Какие-то непотухшие угольки попали на промасленную ветошь и тут же вспыхнули.

– Бежим! Все на х...! – заорал водила и первым метнулся под пассажирский вагон.

– Пиздец! – прошептал Шматко и тоже бросился под вагон, не забыв канистру.

Наблюдавший за всем этим спектаклем Кравец, резко толкнул дверь вагона, выскочил на землю и собрался уже собственным телом закрыть разгорающийся огонь. Он понял, что если рванёт бензин в цистерне, то его составу точно не поздоровиться. Кравец плохо представлял, что конкретно может произойти при разрушении его состава. Ему казалось, что, может быть всё, даже атомный взрыв. Раздумывать некогда.

Он подскочил к автомобилю, попытался залезть в кабину, но дверцу заклинило. Кулаком выбил стекло. Боли от осколков, впившихся в руку, даже не почувствовал. Повернул зажигание, отжал педаль газа. Мотор, по закону подлости, тут же заглох.

***