НЕТ

Метрах в трехстах от края взлетно-посадочной полосы поставили стартовую машину. На ажурных направляющих покоился списанный, отслуживший свой век самолет-истребитель. Под фюзеляжем самолета висела здоровенная бочка – ракетный пороховой двигатель. От стартовой установки к командному пункту толстым разноцветным жгутом протянулись прохода.

Заканчивались последние приготовления к взлету.

К Хабарову подошел Аснер, поздоровался и спросил:

– Так как дела, Виктор Михайлович?

– А вот сейчас увидим, Илья Григорьевич.

– Увидеть-то мы увидим, но не все. Меня прежде всего ваша подготовка интересует, а не сам аттракцион.

– Доработки выполнены. Крепление ускорителя переделано полностью, по-моему, удачно. Защелка рычага управления основного двигателя усилена дополнительной пружиной, фиксаторы ручки управления поставлены… Словом, все, что можно было предусмотреть, предусмотрено. А дальше… Дальше, сами знаете: ринг покажет.

– Что у вас на тренировке произошло?

– В каком смысле?

– Только, пожалуйста, не темните, Виктор Михайлович! Мне доложили: перепутали заряд. Перепутали?

– Ясно. Начальству уже накапали. Ну и публика! Действительно, такой случай был: заложили заряд на перегрузку шестнадцать вместо шести…

– Черт знает что! За такое дело судить мало. Могли ведь вас изуродовать, инвалидом сделать…

– Вы знаете, Илья Григорьевич, как ни странно, но именно эта ошибка оказалась полезной: нечаянно опробовав перегрузку шестнадцать, я убедился, во-первых, что не так страшен черт, как его малюют, и, во-вторых, вообще как-то спокойнее стал относиться ко всей программе.

– Но вы же неделю после этого казуса не могли головы повернуть.

– Прошло. Видите – ворочаю совершенно нормально.

– Как бы там ни было, а доктора вашего надо все-таки проучить. За халатность.

– Если бы вы только выражение докторского лица видели, когда не на шесть, а на шестнадцать шарахнуло, вам бы, Илья Григорьевич, жалко его наказывать стало.

– А у вас какое выражение было?

– Судя по киноленте, вполне приличное. Я бы не сказал, что очень осмысленное, но довольно все-таки бодрое…

Подошел инженер:

– Все готово, Илья Григорьевич.

– Как заправка?

– Минимальная, до конца полосы не долетит.

– Хорошо. Начинайте.

Инженер взял выносной микрофон на длинном шнуре и скомандовал:

- Всем отойти от изделия. Приготовиться к пробе.

Люди, копошившиеся у машины, быстро покинули стартовую площадку.

– Запуск основного двигателя, – скомандовал инженер.

– Есть запуск, – откликнулся механик, дежуривший на пульте.

Прошло совсем немного времени, и двигатель сначала заурчал, потом, словно решившись, взревел и выбросил могучую струю газа.

– Двигатель запущен.

– Форсаж!

В обвальном грохоте потонули все звуки, минуту назад еще населявшие аэродром. За стартовой установкой заклубилась пыль, полетели камушки, черной птицей мелькнул и исчез вырванный пласт земли.

– Пуск! – невольно пытаясь перекричать этот ад, рявкнул инженер в микрофон и нажал красную кнопку на пульте. И тут же побежала стрелка секундомера. Летчик, не отрывая глаз, следил за ее тонким стремительным жалом: десять секунд, двадцать, сорок… минута, вот уже и восемьдесят секунд, и сто… Из-под фюзеляжа рванул сноп дымного яркого пламени, раскатисто грохнуло, и самолет устремился вперед.

Самолет летел!

Ровно через шесть секунд от фюзеляжа отделилась "бочка". "Бочка" упала на землю, подпрыгнула и осталась лежать неподвижно.

А самолет, словно выстреленный из громадной рогатки, набирал скорость. Потом сделалось совершенно тихо: кончилось горючее, и основной двигатель заглох. Но серебристая машина-стрелка продолжала лететь. Еще не иссякла сила инерции. Виктор Михайлович совершенно отчетливо почувствовал: истребитель летит умирать. Что все произойдет именно так, он знал и раньше, так было запрограммировано. Но одно дело – знать, и совсем другое дело – чувствовать.

Сначала самолёт уменьшил угол набора, потом потихонечку перешел на снижение. Чуть кренясь вправо, истребитель сокращал и сокращал зазор с землей; вот, взбив над полосой облачко серой, летучей' пыли, чиркнул консолью по грунту, вот всем весом ударился о землю, отскочил и, разваливаясь, с глухим, чуть запоздавшим стоном рухнул.

Эксперимент был закончен.

– Кажется, все хорошо, – сказал инженер, стараясь придать голосу обычную твердость.

– Очень хорошо, – сказал Аснер, – поздравляю.

– Нормально, – сказал Хабаров и подумал: "Лучше бы на это не смотреть".

Было еще рано, и у большинства людей рабочий день только-только начинался. Хабаров сел в машину и медленно поехал в сторону шоссе. Потом свернул на грунтовую дорогу и, отъехав километра три от стартовой установки, притормозил. Здесь он бросил автомобиль на обочине и тихо пошел сквозь лесок к озеру.

Он шел сквозь просвечивающий лесок, кусал сорванную на ходу травинку. И его, помимо воли, преследовала картина падающего самолета.

Он думал: самая точная, самая выразительная модель возможной катастрофы. Его катастрофы… В натуральную величину, так сказать.