НЕТ

Он умел себя подать при любых обстоятельствах, но за рулем – особенно. Небрежно откинувшись на спинку сиденья, еле прикасаясь к баранке, Хабаров вел машину с такой уверенностью и особенной элегантностью, что смотреть на него было одно удовольствие.

Когда Виктор Михайлович остановился у Марининого дома, девушка поблагодарила его и спросила:

– Вы и летаете так?

– На этот вопрос я могу ответить только по секрету. Марина наклонилась и, коснувшись его щеки волосами, подставила ухо.

– Летаю я гораздо лучше, Мариночка. Я шофер-любитель, а летчик – профессионал…

На другой день Хабаров позвонил Павлу Семеновичу. Было ровно шестнадцать пятнадцать.

– Павел Семенович, здравствуйте.

– Виктор Михайлович? Рад слышать и рад вашей точности. Ну?

– Да.

– Вот и отлично. Вы мне нравитесь, Виктор Михайлович.

– Вы мне – тоже, Павел Семенович.

– Вырезки сработали?

– Нет. Вырезки опоздали.

– Не может быть.

– Может.

– При встрече расскажете?

– Возможно…

Когда Виктор Михайлович во второй раз встретился с Княгининым, летчик обратил внимание на давно знакомые папки, почему-то очутившиеся на столе Главного. Это были папки с его, Хабарова, отчетами.

– Вот изучаю ваш почерк, – сказал Павел Семенович.

– И как – разборчивый?

– Вполне. У вас много сейчас работы?

– Порядочно.

– Готовится к полету дублер сороковки Севса, это я Знаю, а что еще?

– Во-первых, с сороковкой очень много возни. Подготовительные полеты идут на тридцатке и на тридцать второй; во-вторых, впереди светит совершенно новый агрегат, – летчик поднял и опустил руку над столом, – машина вертикального взлета…

– От которой вы по доброй воле не откажетесь? – спросил Княгинин.

– Не откажусь.

– Ну, а как наша работа?

– Надо разложить по времени.

Они принялись считать, и получалось: февраль, март, апрель будут у Хабарова напряжены до крайности, но справиться можно, если, конечно, не подведет погода, если не обманут производственники, если не случится ничего из ряда вон выходящего…

- Итак, в мае вы наш, – подвел итог разговора Главный. – А пока приезжайте когда сможете, знакомьтесь, вникайте в специфику. Пропуск вам оформят постоянный, я распоряжусь.

Они пожали друг другу руки и расстались. В коридоре Хабаров встретил Марину. Она о чем-то спорила с длинным очкастым парнем.

– Нет-нет-нет, Глеб, вы обещали просчитать к понедельнику, обещали? Сегодня – понедельник, что я должна сказать Павлу Семеновичу? Что?

– А вы, Мариночка, ничего не говорите. Вы ему только улыбнитесь. И он забудет про все расчеты, выкладки и таблицы…

– Вы чудесно придумали, Глебушка! Вот сами идите и сами улыбайтесь, а я посмотрю, что из этого выйдет…

– Ну, Маришечка, разве можно сравнивать несоизмеримые величины – вашу улыбку и мою улыбку?

Хабаров хотел пройти мимо, помахав Марине рукой, но она остановила его.

– Здравствуйте, Виктор Михайлович! Наш?

– Ваш.

– Поздравляю!

– Кого?

– Что значит – кого? Вас поздравляю…

Очкастый Глеб, медленно отступая, попятился к стене.

– Вы куда? – остановила его Марина.

– Считать, куда же еще? Разговаривать с вами бесполезно. Я это только что понял. Тут не только мне, тут самому Кадочникову не на что рассчитывать, – сказал он и показал глазами на Хабарова.

– Ваш друг великодушен, Мариночка, но я прошу иметь в виду, что скрытых талантов во мне куда больше и те таланты куда значительнее.

– Однако!

– Мне уже говорили: от скромности ты не умрешь. И это, наверное, правда. Жалко, староват я стал, Мариночка, а то бы…

- Что "а то бы", что?

– С вашего разрешения, в другой раз. Ладно? Надо ехать, – и он показал на часы.

Хабаров ушел, а Марина все смотрела ему вслед. И никак не могла понять, чему она, собственно, улыбается.

Глава шестнадцатая

Бывает небо почти белое – в пасмурный день надо льдами; бывает розовое на закате и медное; бывает зеленовато-серое – над большим водным простором, если освещено оно косым светом невидимого солнца; бывает сиреневое – на грани дня и ночи, когда сумерки у земли уже густые, а на высоте еще размытые…