Нет билетов на Хатангу. Записки бродячего повара. Книга третья

Я готовил щавелевые щи из принесенных вчера Константином Ивановичем подарков здешней природы, а Петька, взяв инструкцию по эксплуатации «Ветерка», решил до конца разобраться в этом хитром механизме. Время от времени он громко выкрикивал: «А, так вот в чем, оказывается, было дело!», «Какие же мы все-таки дураки!» или «Да он и не должен был у нас работать!».

В полдень мимо наших палаток прошли две довольно упитанные важенки (самки дикого оленя).

— Да что же они нас совсем ни в грош не ставят! — возмутился Петька. — Давай ухлопаем обеих, чтобы тем двум быкам, что у нас на бугре вялятся, не скучно было.

Петькин игривый тон я не поддержал, и юный полярник сник и больше об охоте не заикался.

К ужину наши геологи опоздали — пришли около десяти часов вечера. Петька кинулся к ним навстречу по кочковатой тундре и с восторгом дотащил до лагеря тяжеленный рюкзак с образцами (пер его метров четыреста).

— Я понял!— гордо завопил он, придя в лагерь. — Я понял, Саша, почему наш «Ветерок» не хотел работать. — И начал, захлебываясь, излагать свои технические гипотезы.

Саша терпеливо выслушал его, тяжело вздохнул и спросил только:

— Издеваешься?

Поздно вечером, когда ветер почти затих, мы с Лешей отправились ставить здоровенную сеть-семидесятку подальше от берега, а заодно решили проверить и обе стоящие сети. С нами просился на рыбалку и Петька, но Константин Иванович настоял, чтобы мы его оставили на берегу: накат на озере все еще силен. Поймали хорошо (трех хороших гольцов, пару муксунков и четырех подчирков) и сеть-семидесятку выставили отменно — «в струнку». Ну, теперь крупная рыба должна пойти вовсю!

Стоило только утихнуть ветру, как на нас сошла (как главная северная благодать) теплынь. Впрочем, гордый Леша заявил, что лично ему совершенно наплевать, тепло ли, холодно ли:

— А мне все равно... Знаете, как я одеваюсь, когда на обнажение иду работать? Значит, так: сперва толстая нижняя рубаха с начесом, потом простая фланелевая рубаха, потом верблюжий свитер, потом куртка-энцефалитка из брезентухи, а поверх всего — меховой полушубок. И мне плевать — в холод не мерзну, в жару не потею.

Весь вечер слушали радиопрограмму «Маяк». Передавали погоду в республиках Закавказья (двадцать семь — двадцать девять градусов тепла), а потом репортаж про уборку персиков в Туркмении.

10 августа

С утра на озере полный штиль, воздух неподвижен, стоит теплынь, и сеет мелкий моросящий дождичек. Эта погода на всех (и даже на железного Константина Ивановича!) навеяла невообразимую лень. В маршрут геологи не пошли. С утра и до обеда всем отрядом лепили пельмени, потом варили и ели их, потом опять лепили, опять варили и опять ели.

Петька был публично уличен начальником Сашей в неимоверно грязных ушах. По грязи они могли соперничать только с его же, Петькиной, шеей. Чтобы развязаться с неприятным разговором на эту тему, Петька (сам!) вызвался идти стирать. Надел брезентовый плащ до пят, резиновые сапоги, взял таз, мыло и полез в озеро. Впрочем, Саша утверждает, что Петьке просто не хотелось вместе со всеми лепить пельмени.

После обеда все (кроме, правда, меня) опять возились с лодочным мотором и после двухчасовых мучений все-таки завели его. Но проработал он всего пару минут, после чего заглох. Потом еще часа два он то заводился, то глох.

— Вот поганец! — возмущается Леша. — Мы же его в Игарке проверяли — работал как зверь. Нет, никакой это не «Ветерок», это скорее «Матерок». Так и предлагаю именовать его впредь.

К вечеру это Лешино предложение было всем отрядом единогласно принято.

А потом опять до глубокой ночи лепили пельмени, варили их и ели. Петька, обычно очень разборчивый и умеренный в еде, просто неузнаваем. На него напал какой-то пельменный жор.

— У тебя, однако, Петька, видать, болезнь открылась, — шутит Саша, — называется «яма желудка».

11 августа

Рано утром, едва разлепив глаза и еще лежа в мешке, Леша сделал заявление:

— Вчерашний день считаю крайне неудачным. Судите сами: в маршрут не пошли; рыбы не поймали; мотор так и не запустили; по сто граммов к пельменям не получили. Потому настаиваю, чтобы вы, Евгений Венедиктович, в своем дневнике вчерашний день окрасили черным цветом.

Нынче стоит отменная погода: тихо, тепло, сквозь тучи изредка прорываются лучи солнца, и потому всем отрядом отправляемся в маршрут. (Возможно, читателю покажется некоторым занудством то, что чуть не четверть моих записей посвящена погоде, — но я же пообещал скрупулезно и правдиво описывать нашу полевую жизнь, а погода в ней едва ли не главное.) Константин Иванович настоял, чтобы все взяли брезентовые плащи, он уверен, что нынче будет хороший дождь.

И вот мы идем пологим склоном холма к предгорьям Бырранга, собирая по дороге грибы, и беседуем.

— Опять лагерь без присмотра оставили, — укоризненно говорит Петька, — а ну как в него нагрянет кто-нибудь?

— Разве что песец, — пожимает плечами Леша, — больше некому.

— Песец нам в палатке дел понаделать столько может, что не дай бог, — вздыхаю я.