Нет чужих бед

Зачем? Он ведь твердо знал, где очнется. В клетке. В той самой, покинуть которую не сможет больше никогда. Уже сейчас, из дальнего преддверия осознанности, нетрудно убедиться в точности исполнения худших опасений. Его везут. Движение медленное, но непрерывное, от побережья в глубь земли людей. На восток, если доверять слабому ощущению тепла светил. Скорее всего, в столицу, выходящую к Срединному каналу Дарлы, утраченного для ампари материка.

Душно, сердце едва справляется с нагрузкой. Резервы организма исчерпаны. Крови из него утекло столько, что печень кажется сухой… Хочется пить. Мучительно, до судороги, до отупения. Пить.

Во второй раз он выбрался из небытия куда полнее. Смог ощутить свое тело, безжалостно скованное сталью, — свидетельство страха людей перед его расой. Руки у запястий и выше локтей, обручи на лбу, шее, поясе, лодыжках… Людям даже не приходит в голову, что без воды он умрет. По мнению этих ничтожеств, ампари — а точнее, вампиры, так здесь говорят, — бесконечно выносливы и столь же опасны.

Темно. Значит, везут в закрытой карете, как делали прежде. Еще не забыли своих методов. И повозки до сих пор на ходу. Узнать бы, уцелел ли Фоэр.

— Дяденька, а дяденька, — раздался снаружи, из-за довольно тонких стенок экипажа, жалобный и тонкий детский голосок. — Дай монетку. Ну дай, что тебе, жалко?

— Сейчас плеткой милостыню отмерю, — устало и неуверенно пригрозил низкий взрослый голос. — Пошел, грязный вонючий форх.

«Кажется, форхом в человечьем языке именуется северная разновидность крысы», — отметил рассудок, кое-как смиряясь с неизбежностью возвращения к реальности. Так зовутся и крыса, и нищий. Люди обожают унижать себе подобных. Определение во многом точное. И крысы, и нищие — жители помоек у стен богатых замков и внутри городов, где сточные канавы невыносимо смердят. Скоро он вспомнит этот гнусный запах. Придется.

— Дядя, ну дай монетку! — Голос малыша перешел к новому, звонкому и явно угрожающему тону. — Дай по-хорошему!

— Ах ты га-а-ад…

«Дядя» взвыл так, что лошади испуганно осели и зафыркали. Карета встала. Послышались малопонятные визги, топот, брань, новые завывания, грохот и азартный писк. Что у них там творится? Судя по писку — форх имеется. Живой настоящий форх.

Вот и спокойные шаги, уверенные, мерные. Два удара, свист плетки. И голос, который слышать не хочется вовсе. Исполненный убеждения и молодой. Гласень. И сильный. Увы, еще и безнадежно испорченный. Черная злоба и багряная самовлюбленность сплетаются в нем, не оставляя места ни сиреневому свету разума, ни золотой доброте сердца.

— Кто смел задержать Большую охоту Гармониума, спешащую в столицу?

— Монетку дай! — заныл неуемный пацан. — Во имя светлого Адалора, слышь? Ты же служитель, ты обязан милосердствовать.

— Мрак и испорченность ощущаю в тебе, чадо, — угрожающим тоном пропел гласень, пробуждая голос для проклятия. — Болезнь и скорую смерть зрю.

— Как любит говорить мама, не дождешься, — ехидно хихикнул голосок. — Сам не подавись своим враньем. Дай монетку!

— По-моему, это упырь, — с нотками отчаяния изрек низкий голос стража, первым заговорившего с ребенком. — Извольте глянуть, о лучедар, он укусил меня! Это опасно?

— Зрю в тебе болезнь и скорую смерть, — оглушительно звонко и противно взвыл пацан, подражая гласеню. — Если не пожалеешь сиротку бездомного, разнесчастного.

— Где родители твои, чадо? — мягко уточнил гласень.

Лорд Арха с удивлением осознал: парень так надоел всем, что там, вне кареты, уже не знают, как избавиться от напасти. Судя по всему, будучи без сознания, он пропустил значительную часть представления. Неужели вся Большая охота не может утихомирить одного нищего?

— Я добровольный сирота, — на редкость ненатурально всхлипнул тонкий голосок. — Мамка есть. Папка есть. Но я сбежал, хоть и трудно это было — ужасть как. Ищут меня, дядечка. Дай монетку! А то найдусь и на вас пожалуюсь. Ты мою маму не видел, не то весь кошель отдал бы.

— Да пристрелите его! — озверел гласень. — На кой у тебя три десятка лучников жалованье получают, сотник?

— Пробовали отогнать, — мрачно сообщил сотник. — Уворачивается. А форх его мерзостный перегрыз тетивы на десяти луках и светцам пальцы перекусал. Может, он страсть какой заразный…

— Упырь я, — горестно вздохнул ребенок и завизжал снова: — Дай монетку!

Ампари заинтересованно проследил шлепанье ног по грязи и расслышал солидный по силе плюх — не иначе пацан перешел от просьб к действиям. Интересно, чем он кидается? И что это за существо, если с ним до сих пор не сладили?

— Да что за напасть? — взмолился гласень, отплевываясь. — О Адалор, прогневили мы тебя, раз посылаешь нам сие испытание… Хоть бы промахнулся, вот же отродье Ролла.

— Может, правда упырь? — с надеждой уточнил сотник. — Краснокожих натравить бы…

— Каких? Троих уложил тот подлец, которого вы упустили. А последний — вон он, еле дышит. Чадо, не доводи до греха. Закрою в карете со страшным вампиром.

— Давай, — охотно согласился ребенок, к общему немалому изумлению. — Ни разу не видел вампира. Он точно страшный, обещаешь? И кровь пьет?