Нет дьявола во мне

Марко сидел в монастырском дворике под раскидистым платаном. Дерево отбрасывало такую большую тень, что в ней легко прятались фонтанчик и несколько лавочек вокруг него. Если бы этот дворик был открыт для посещения, то в полуденный час Марко вряд ли нашел бы для себя место. Но вход сюда был заказан не только туристам, но и всем мирянам, включая хоровых мальчиков и даже послушников. Марко даже и не знал, что существует на территории монастыря такое дивное местечко: тихое, уютное, живописное. Сюда его провел сам аббат, только с его разрешения сюда пускали гостей, и попросил подождать.

– Я сейчас не могу уделить вам время, – проговорил он. – У меня крайне важная встреча, которую нельзя перенести. Но она продлится недолго. Я буду в вашем распоряжении не позже, чем через полчаса. – Иван был немного на взводе. Марко не знал, чем вызвана его нервозность: то ли он побаивается шерифа, то ли волнуется из-за предстоящей встречи. – Хотите что-то попить, поесть? Я попрошу, чтобы вам принесли.

– Не надо ничего, спасибо. А не могли бы вы пригласить сюда Джакомо? У меня есть к нему несколько вопросов.

Иван кивнул. И оставил Марко.

В ожидании Джакомо мужчина наслаждался прохладой и тишиной. Он с интересом рассматривал птичек, что пили из фонтана. Крохотные, яркие, шустрые, они вспархивали, кружили, перелетали с ветки на ветку и снова возвращались к воде. Марко порадовался тому, что оставил Чака дома, а то сейчас пес всех бы пернатых разогнал.

Не прошло и пяти минут, как из-за старой дощатой двери с круглой медной ручкой показался Джакомо.

Марко знал, что тот был итальянцем и работал с ребятами из хора уже двенадцать лет. Попал он в монастырь «Черный крест» по знакомству. Его дядя был епископом, смог удачно пристроить родственника. Парнем он был одаренным, что и говорить, но без каких-то выдающихся талантов. Но хуже другое, благочестия в нем было так мало, что с первого места службы, Джакомо тогда двадцать едва исполнилось, играл на органе в одном из храмов Венеции, его погнали за аморальное поведение. В принципе, ничего дурного он не делал, но заниматься любовью в кабинке для исповеди – это все же явное нарушение церковных норм. Джакомо, лишившись места, не особо расстроился. Он хоть и рос при монастыре, и пел когда-то в хоре, и не только дядю-епископа имел, но и отца викария, но к вере относился спокойно. Для него было не принципиально, в храме ли играть или на сценической площадке. Главное, заниматься тем, что нравится. А если учесть, что Джакомо еще прекрасно пел и сочинял музыку, то найти себя он мог где угодно. Хоть бы и звездой итальянской эстрады стать!

Пять лет Джакомо искал себя. Он и играл, и пел, и сочинял, но успех не приходил к нему. Перебивался случайными заработками, много тусовался, пил, курил траву и занимался сексом. Родственники готовы были отвернуться от него, пока на горизонте дядюшки-епископа не забрезжила перспектива стать одним из кардиналов. Тут сразу стало ясно, что отбившуюся овцу, пока она окончательно не запаршивела, надо возвращать в стадо. И Джакомо предложили отличное место. Стать руководителем и дирижером хора мальчиков в известнейшем монастыре Балканского полуострова. Это и престижно, и хорошо оплачивается. Джакомо покапризничал, конечно, ему не хотелось забиваться в глушь (тогда как родственнику-епископу только этого и нужно было – убрать племянничка подальше), но все же согласился. Устал он от мытарств творческих исканий и поиска заработка. Хотел сделать передышку на год-два. А потом вернуться в Италию…

Но Джакомо до сих пор в «Черном кресте». Вот уже двенадцать лет.

– Добрый день, – поздоровался он с Марко. Тот ответил ему и указал на лавку, стоящую рядом. – Вы насчет Даниеля хотели поговорить?

– Совершенно верно.

– Такая трагедия, – выдохнул дирижер и картинно прикрыл глаза рукой.

Он был несколько манерным, и это Марко не нравилось. А еще то, что Джакомо выливал на свои волосы такое количество геля, что они напоминали спагетти в соусе из чернил каракатицы. К остальному придраться было нельзя. Стройный, красивый, импозантный мужчина с обворожительной улыбкой, он недаром считался всеобщим любимцем. Если бы Марко не знал о дяде-епископе, так и не ставшем кардиналом, то решил бы, что Джакомо занял дирижерскую должность благодаря своему обаянию.

– Что вы можете рассказать о Даниеле?

– Вы слышали, как он поет? – вопросом на вопрос ответил Джакомо.

– Да, конечно. – Марко не был набожным, но торжественные службы по случаю Рождества и Пасхи посещал.

– И как вам его голос?

– Прекрасен, как и у всех мальчиков, поющих в хоре. С другими ведь не берут, не так ли?

– Бесспорно. Но солистами становятся единицы. Есть партии, исполняемые в одиночку. Я поручал их Даниелю.

– То есть, можно сказать, он был вашим любимчиком?

– Ах не так! – Джакомо всплеснул руками. Пальцы у него были длинными и тонкими. По-настоящему дирижерскими. – Он объективно… понимаете? Объективно был самым талантливым среди всех. И даже если бы Даниель мне не нравился, я не сделал бы солистом кого-то другого.

– А он вам нравился?

– Да.

– За что?