Нет голода неистовей

Только сев в машину, Эмма подумала рассказать Лаклейну, что ее жизнь может быть в опасности. Но не стала этого делать по двум причинам. Во-первых, сомневалась, что сможет вынести, если он лишь пожмет плечами и бросит на нее «почему меня должно это беспокоить» взгляд. А, во-вторых, тогда бы ей пришлось объяснять, кто она такая.

Валькирии враждовали также с ликанами, и будь она проклята, если позволит использовать себя в качестве оружия против своей семьи. Эмма не могла допустить, чтобы Лаклейн выяснил хоть что-то, что можно было бы использовать против нее. К счастью, в разговоре с Региной она, кажется, не открыла ни одной своей слабости — такой как, например, острая потребность в крови. Она легко могла себе представить, как он скажет: «я достану тебе крови» — затем хлопнет в ладоши и, потерев ими, добавит — «сразу после сеанса в душе!» Да и она вполне сможет потерпеть жажду те три дня, которые займет дорога до Шотландии. Совершенно точно.

На мгновение она прикрыла глаза. Но голод… Никогда раньше она не испытывала такого соблазна выпить из другого существа, и так как иной альтернативы не предвиделось, то и Лаклейн начинал казаться подходящим вариантом. Эмма знала наверняка, где именно прокусила бы эту шею, как вонзила бы когти в его спину, притянув ближе, чтобы получить желанную дозу «своего наркотика».

— Ты хорошо ведешь машину.

Испугавшись, она закашлялась. Интересно, заметил ли он, как она разглядывала его и одновременно потирала языком клык? Затем вспомнив его слова, Эмма нахмурилась.

— Хмм, и как же ты можешь судить об этом?

— Ты кажешься достаточно уверенной, чтобы отвести глаза от дороги.

Прокололась.

— К твоему сведению, я не особенно хороший водитель, — друзья Эммы часто жаловались на ее нерешительность и манеру пропускать всех вперед до тех пор, пока она сама не оказывалась в конце пробки.

— Если ты не особенно хороший водитель, то, что же ты делаешь хорошо?

Она долго смотрела на дорогу, обдумывая ответ. Делать что-то хорошо — весьма относительное понятие, верно? Она любила петь, но ее голос не мог сравниться с пением сирен. Умела играть на пианино, но ее учителями были двенадцатипалые демоны. Эмма честно призналась:

— Я солгала, если бы сказала, что делаю что-то особенно хорошо.

— А лгать ты не можешь.

— Да, не могу, — она ненавидела эту свою особенность. Почему вампиры не могли лгать, не испытывая при этом боли? Как люди. Которые всего лишь краснели и чувствовали себя неловко.

Лаклейн еще несколько раз открыл и закрыл люк на крыше, затем вытащил несколько листков бумаги из кармана куртки.

— Кто такая Регина? Люсия и Никс?

Эмма кинула на него беглый взгляд и открыла от удивления рот.

— Ты забрал мои личные письма со стойки регистрации?

— И твою одежду, которую подвергли сухой чистке, — ответил он скучающим тоном. — Что для меня звучит как оксюморон[16].

— Разумеется, ты забрал, — резко сказала Эмма. — А почему бы тебе и не забрать? — «Уединения? Его не будет», насмешливо произнес тогда ликан. Он подслушивал ее разговор с Региной — как будто имел на это право!

— Кто они такие? — вновь настойчиво спросил Лаклейн. — Они все требуют, чтобы ты им позвонила. Кроме Никс, чье сообщение — совершеннейшая бессмыслица.

Никс была ее теткой с причудами, самой старой из валькирий — или прото-валькирией, как ей нравилось, чтобы ее называли. Выглядела она как супермодель, но при этом видела будущее куда яснее настоящего. Эмма могла только гадать, что Чокнутая Никс ей передала.

— Дай посмотреть, — Эмма выхватила записку, и, расправив ее на руле, бросила быстрый взгляд на дорогу, прежде чем прочесть.

Тук, тук…

— Кто там?

— Эмма.

— Какая Эмма? Какая Эмма? Какая Эмма? Какая Эмма?

Перед отъездом в Европу Никс сказала ей, что в этой поездке «она совершит то, что ей было предначертано».

Но, очевидно, Эмме было суждено оказаться в лапах буйнопомешанного ликана. До чего же фиговая у нее судьба.

Своим сообщением Никс напоминала Эмме о ее предназначении. Она одна знала, насколько страстно Эммалин мечтала обрести свою настоящую сущность, заслужить свою собственную страницу в почитаемой валькириями Книге Воительниц.

— Что это означает? — спросил Лаклейн, когда Эмма смяла записку и бросила ее в ноги.

Она была в ярости от того, что он прочел это сообщение, просто в исступлении, что он вообще видел что-либо, позволяющее узнать о ее жизни. Учитывая его способность наблюдать и схватывать всё на лету, он припрет ее к стене еще до того, как они доберутся до Ла-Манша.

— Люсия зовет тебя Эм. Так тебя называют родные?

Всё. Хватит. Слишком много попыток разузнать о ней, слишком много вопросов.

— Послушайте, ммм, мистер. Я попала … в ситуацию. С тобой. И чтобы выбраться из нее, согласилась отвезти тебя в Шотландию, — голод делал ее раздражительной, что заставляло забывать о последствиях, и зачастую могло сойти за храбрость. — Я не соглашалась быть твоим другом, или… спать с тобой, или и уж тем более награждать твое вторжение в мою личную жизнь подробными рассказами о себе.

— Если ты ответишь на мои вопросы, я отвечу на твои.