Нет голода неистовей

Практически все существа Ллора имели своего рода пару, одну единственную на всю жизнь. Вампирам предназначались невесты, демонам — возлюбленные, фантомам — родственные души, а ликанам — их пары. Даже упыри никогда не покидали тех, кто заразил их.

Валькирии же не имели подобных связей.

Они черпали силу из своего ковена, но, находясь вне его, были совершенно независимы. В Ллоре утверждали, что самая желанная для них вещь — это свобода. Его собственный отец говаривал, что «никто не сможет удержать валькирию, если она захочет стать свободной». А Лаклейн собирался попробовать сделать именно это.

Удержать ее, несмотря на то, что «она, должно быть, в ужасе» от него. Ее семья даже не догадывается, что он напал на Эмму. Они только подозревают, что он прикасался к ней так, как не прикасался никто до него.

Он действительно прикасался. И снова сделает это под влиянием полной луны. Как и у всех ликанов, нашедших свою пару, в это время его потребность в ней будет невероятно сильной, а контроль над собой слабым. С незапамятных времен, если король и королева находились в Киневейне, в полнолуние — равно как и в ночь накануне, и после полнолуния — обитатели замка покидали его, чтобы монаршая чета могла, не сдерживаясь, поддаться зову луны.

Если бы только Эмма смогла почувствовать ту же потребность и настойчивую необходимость, тогда он не испугал бы ее так сильно. Лаклейн поклялся, что запрет ее где-нибудь, хотя и знал, что ничто не помешает ему добраться до нее…

Насколько же всё оказалось бы проще, если бы его пара принадлежала к клану.

Но тогда у него не было бы Эммы…

Перед закатом, постучавшись, в комнату вошли две горничные, чтобы распаковать и разложить ее одежду.

— Осторожнее с ее вещами, — вставая с кровати, велел им Лаклейн. — И не трогайте ее. — Повернувшись спиной к удивленным его приказом горничным, он, не раздвигая штор, вышел на балкон. Лаклейн смотрел на заходящее солнце, освещавшее их дом, холмы, долины и лес, который, он надеялся, Эмма со временем полюбит.

Когда солнце село, Лаклейн вернулся в комнату. Увиденная им картина, заставила его нахмуриться. Стоя в нескольких футах от кровати, горничные таращились на Эмму и перешептывались. Но он знал, что они не осмелились бы прикоснуться к ней. К тому же они были совсем юными ликаншами и, вероятно, никогда не видели вампиров.

Лаклейн как раз собирался сказать, чтобы они вышли, как Эмма открыла глаза и села на кровати тем своим плавным движением. Горничные в ужасе закричали и бросились вон из комнаты, а Эмма зашипела и отползла к изголовью.

Он знал, что все будет совсем непросто.

— Спокойно, Эмма, — направившись к ней, сказал он. — Вы испугали друг друга.

Долгое время она смотрела на дверь. Затем, быстро скользнув глазами по его лицу, побледнела и отвернулась.

— Твои раны хорошо заживают.

Эмма ничего не ответила, лишь провела кончиками пальцев по груди.

— Когда ты еще раз попьешь, они совсем затянутся, — сев рядом, Лаклейн начал закатывать рукав, но она отпрянула от него.

— Где я? — ее глаза забегали по комнате и, в конце концов, остановились на изножье кровати из красного дерева. Некоторое время она пристально рассматривала замысловатую резьбу, а затем повернулась, чтобы взглянуть на изголовье. Вырезанные там инструктированные символы удостоились такого же тщательного осмотра. Освещенная лишь разожженным огнем в камине, комната постепенно погружалась в темноту, и в сгустившихся сумерках казалось, что эти символы двигаются.

Мастера начали трудиться над этой кроватью в день рождения Лаклейна, не только для него, но и для нее тоже. Он часто лежал на том самом месте, где сейчас находилась Эмма, зачарованно рассматривая резьбу и воображая, какой будет его подруга.

— Ты в Киневейне. В безопасности. Здесь тебе ничто не угрожает.

— Ты убил их всех?

— Ага.

Эмма кивнула. Было ясно, что она довольна этим.

— Ты знаешь, почему они напали на тебя?

— Ты меня спрашиваешь? — она попыталась подняться.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — укладывая ее снова на кровать, требовательно спросил Лаклейн.

— Мне нужно позвонить домой.

— Я позвонил им прошлой ночью.

От видимого облегчения ее глаза широко распахнулись.

— Клянешься? Когда они за мной приедут?

Лаклейн был расстроен тем, что мысль покинуть его сделала Эмму такой счастливой. Но он не мог ее винить.

— Я разговаривал с Анникой и теперь знаю, кто они такие. Кто ты такая.

У нее вытянулось лицо.

— Ты сказал им, кто ты?

Когда он кивнул, Эмма отвернулась, покраснев, как он понял, от стыда. Лаклейн постарался подавить вспыхнувший в нем гнев.

— Тебе стыдно перед ними за то, что ты со мной?

— Разумеется!

Лаклейн заскрежетал зубами.

— Потому что считаешь меня животным.

— Потому что ты враг.

— Я не враждую с твоей семьей.

Эмма скептически приподняла бровь.

— Ликаны не сражались с моими тетками?

— Только в последнее Воцарение, — всего пять столетий назад.

— Ты убил кого-нибудь из них?

— Я никогда не убивал валькирий, — честно ответил Лаклейн. Но себе он признался, что, возможно, только потому, что никогда не сталкивался с ними.

Эмма задрала подбородок.