Нет худа без добра

Похожа ли она на человека, внушающего симпатию? На женщину, которую можно считать другом? На жену? Мачеху?

Бам-мм, бам-мм…

Внизу, в холле, пробили напольные часы бабушки Клейборн. Грейс всегда слышалось в этих звуках что-то зловещее. Она насчитала шесть ударов. О, Боже, до прихода Джека с его детьми осталось меньше получаса, а она еще не убрала квартиру и даже не поставила кипятить воду для риса!

На секунду ей захотелось позвонить Джеку и сказать, что заболела, что внезапно простудилась. Но нет, из этого ничего не выйдет. Он ведь тут же примчится с пластмассовым судком куриного супа в руках и с лепешками мацы от Лу Зигеля, как в тот раз, когда она действительно простудилась.

Объяснить все ее напряжением и усталостью? Он должен понять. Ведь в конце концов он же ее издатель, и прекрасно знает, по какому сумасшедшему графику она жила из-за этой книги: бесконечные поездки в Вашингтон и обратно, интервью с бывшими сотрудниками и друзьями отца, настоящими и бывшими законодателями, с давнишними бюрократами, словом, со всеми, кто знал Юджина Траскотта. И надо же было случиться, чтобы вдобавок ко всем трудностям, связанным с написанием биографии ее знаменитого отца, кто-то из «Кэдогэна» украдкой заглянул в последний вариант рукописи, и в прессу просочилась информация о причастности сенатора к убийству Неда Эмори. Заметка появилась во вчерашнем утреннем выпуске «Таймс», и с тех пор телефон не умолкал; звонили главным образом репортеры. Джек, хотя и не отрицал рекламного значения этой заметки для придания популярности будущей книге, тем не менее, злился так же, как и она. Выхваченная из контекста, эта история приобрела трагический, сенсационный и, возможно, даже криминальный оттенок.

Но если бы ей удалось отвертеться от этого ужина, то Джек, черт бы его побрал, оказался бы настолько мил, настолько полон сочувствия, что чувство вины не оставило бы ее надолго.

Да и проблема-то заключалась вовсе не в Джеке. Не из-за него она чувствовала себя так, будто ее мучает изжога или она проглотила что-то несъедобное.

Сегодня вечером на ужин вовсе не цыпленок по-охотничьи, украшающий гору риса. Сегодня главным блюдом станет она, Грейс Траскотт, ее поджарят на вертеле, над углями.

Грейс втиснула босые ноги в старомодные туфли-лодочки из крокодиловой кожи, которые принадлежали еще ее бабушке. Она их надевала в те времена, когда леди преимущественно носили туфли тридцать шестого размера и считалось, что крокодилов поселили на эту землю только для того, чтобы их кожа шла на изготовление обуви. Грейс прошла через холл и оказалась в просторном помещении, объединявшем кухню, гостиную и кабинет. Если бы этот ужин устраивала мама, подумала она, то на столе у приборов лежали бы карточки цвета слоновой кости с выведенными на них каллиграфическим почерком именами приглашенных, указывающие их места. Стол украшала бы фарфоровая посуда Хэвиллэнд из сервизов бабушки Клейборн, а на серванте стояла бы, ожидая своего часа, неоткупоренная бутылка коллекционного белого вина. А уж если бы оказалась упущенной хотя бы такая незначительная деталь, как время приготовления риса с точностью до последней минутки, то мама посчитала бы это святотатством.

На кухне с окнами на три стороны, облицованной дымчато-голубым кафелем цвета пасмурного неба, Грейс заглянула в духовку, где шипела и пузырилась курица. Ее сердце оборвалось. Запекшаяся масса – куриные ножки и грудки – превратились в волокнистые сгустки и больше напоминала трижды разогретую еду, оставшуюся с прошлой недели.

Она поняла, что забыла накрыть крышкой блюдо с курицей на тридцать минут, как сказано в рецепте. Тем более, что на самом деле уже прошло больше сорока пяти минут. Она так увлеклась, помогая Крису написать эссе об испанской инквизиции, что потеряла счет времени. О, Боже, что же теперь делать?

После тридцати лет совместной жизни с женщиной типа Марты Стюарт Джек вправе рассчитывать на хозяйку, которая способна хотя бы не испортить обычный обед.

– Что это?

Грейс повернулась и увидела тринадцатилетнего сына, ссутулившегося на пороге и похожего на велосипед, случайно оставленный на стоянке. Он был словно собран из шарниров, стержней, костей и выступающих углов, с головой, склоненной к плечу так, что шелковистые каштановые волосы закрывали глаза. Любовь, беспомощность и сочувствие вперемежку с досадой внезапно охватили ее. Крис находился в том возрасте, когда все, даже самое очевидное, подвергалось сомнению. Если она просила его надеть пиджак, то он обязательно спрашивал: "Зачем?"

Как раз сейчас Грейс хотелось избежать любого выяснения отношений:

– Предполагалось, что это будет цыпленок по-охотничьи, – сказала она смеясь. – А что получилось – сам видишь.

Крис пожал плечами, скрестив руки на тощей груди. На его лице почти не сохранились черты детства – куда делись круглый подбородок, бледные веснушки, рассыпанные по вздернутому носу, мягкие, почти рассеянно глядящие голубые глаза. Сейчас в переходном возрасте он казался таким уязвимым, все свидетельствовало о неопределенности, даже то, как стал ломаться его голос.