Нет кузнечика в траве

– Какое встречались! Нам по тринадцать лет было. Дружили, да. – Синекольский сел не на диван, а рядом, на пол. Из-за двери выскочил Мармадьюк, пересек комнату, цокая когтями, и запрыгнул ему на колени. – Потом ее увезли в Ростов, к родственникам, а я остался. Больше ее не видел, не считая того раза в Москве. А потом узнал, что она приезжает в Грецию…

– Откуда узнал?

– Следил за ней в социальных сетях. Стал ей писать… хотел реанимировать старую дружбу…

– Зачем ты ей писал? – спросил Макар. – Про дружбу не ври. Про дружбу не так пишут.

– Погоди! Две минуты…

Синекольский поднялся, спустив собачонку с колен, и скрылся в туалете. Его не было не две минуты, а все десять. Мармадьюк покрутился на полу и лег, уместившись почти целиком в белой тапочке.

Наконец хозяин номера вернулся.

– Мы о чем говорили?

– О том, что ты хотел от Ольги.

– Может, влюблен был сильно, – сказал Дмитрий, отводя взгляд. – Надеялся повидать женщину своей мечты. А она мне ни слова… Вообще не отвечала! Как будто нет меня, пустое место! А ведь я, мужики, двадцать лет с этим жил, понимаете? Двадцать с лишним лет. Мне всего-то надо было, что услышать от нее: мол, Димка, не зря все это было! По-го-во-рить… По-человечески, от души к душе… Может быть, я вот думаю, мне прощение нужно было, а? Отпущение грехов моих тяжких, а у кого мне еще его искать, как не у Белки…

– За что она должна была тебя простить?

– Она – меня? – Дмитрий пронзительно расхохотался. – Ох, нет, мальчики мои, котики мои сердечные, меня ей прощать было не за что. А вот мне ее… – а, как полагаете? – Он уставился на них широко раскрытыми глазами. – Кто соблазнит малых сих, тому лучше было бы, если бы повесили жерновный камень на шею, и далее по тексту. Чем плоха дружба, детская дружба, искренняя, чистая, как роса, Богом благословенная, – знаете? Взаимопроникновением воль! – Синекольский с трудом выговорил это по слогам и поднял палец. – Где кончается твоя собственная и начинается чужая? Хорошо, если ты глина мягкая, хоть и податливая… у глиняного кома границы есть, форма. А если у тебя проницаемость тумана? Если ты вода? Капнули в тебя акварели – и принял ее, окрасился в другой цвет…

– Дружище, ты чего несешь? – поинтересовался Бабкин.

– Ни бога, ни черта, ни чертова колеса… – бормотал Дмитрий. – Собаку вон завел, с ней не так погано… Человека тоже завел, но человек – субстанция такая, размазанная по времени, как дерьмо по подошве: сегодня он один, завтра другой, послезавтра смотришь и не узнаешь, откуда что взялось. Диссертацию можно написать: метагенез личности в зависимости от смены времен года! А собака – она всегда одинаковая. Один у нее характер, пусть дурной, но все тот же, и в понедельник, и в среду, и в пятницу… Вот он, символ сопротивления мировой энтропии: кастрированный чихуа-хуа, ссущий на портьеры.

Он высоко поднял спящего Мармадьюка.

Бабкин подошел, молча изъял у него собаку и посадил на диван. Наклонился, присматриваясь на свету к зрачкам Синекольского. Тот замигал, как сова, зажмурился. Сергей взял его за запястье, дернул вверх рукав халата и выругался, увидев свежий след на сгибе локтя.

– Надо было раньше догадаться! До того, как он гнать начал.

– На чем он, на героине? – Макар подошел, присел рядом.

– Без понятия, чем он упоролся. Можно в ванной поискать.

Синекольский с расслабленной улыбкой наблюдал за ними. Черты его размягчились, поплыли.

– Ты брал в аренду черный джип? – Илюшин несильно встряхнул его, щелкнул пальцами. – Дима! Джип брал или нет?

– Ходите пешком, и будет вам счастье! – ухмыльнулся ему в лицо Синекольский. – Какой джип, брат? Был бы у меня джип, я бы эту тварь переехал, вместо того, чтобы…

Он вдруг захлопнул рот с таким звуком, что Бабкин услышал, как клацнули челюсти. Дмитрий запрокинул голову и прикрыл глаза.

– Притворяется, – сказал Сергей.

– Вижу. Но толку с него больше не будет.

– Угу. Этого сокола греческого будем допрашивать?

– Без Яна?

– Он по-русски разумеет.

– Ну, давай попробуем, – с сомнением сказал Илюшин.

Юноша лежал на кровати с телефоном в руках. К облегчению Сергея, он успел одеться. Увидев фотографию Ольги Гавриловой, парень помотал головой; нет, он никогда не видел ни ее, ни ее мужа. Илюшин позвонил Яну, попросил перевести вопрос про черный джип. Но и здесь их ждала неудача.

Они вышли на улицу, сели в том же кафе, где Ян и Макар поджидали утром Синекольского, заказали кофе.

– Не ожидал, что вытянем пустышку, – сказал Бабкин, когда официант отошел. – Думал, она действительно свалила с ним. Школьная любовь, то-се…

Макар молчал.

– Если только он не врет. – Сергей высыпал в крошечную чашку половину сахарницы. – Но ты видел, как он сбледнул с лица? Я думал, придется ему всечь по щам или бегать за нашатырем. У греков есть нашатырь, как полагаешь?

Макар не ответил. Он задумчиво водил по скатерти чайной ложечкой, словно рисовал карту.

– И джип еще этот… Слушай, сбежала Гаврилова, точно тебе говорю. Муж у нее, по-моему, немного крышей съехал. Я не специалист, конечно, но ему бы к хорошему мозгоправу… Нравилось ей, что он ее бил!