Читаем Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001 полностью

Из далекой и сырой Вологды шлю тебе привет и поздравления с праздником весны и Победы! Желаю доброго здоровья тебе, ребятишкам твоим и всем близким, да чтоб повесть у тебя благополучно завершилась и комитет по охране гостайн не терзал её так, как терзает сейчас мою «Царь-рыбу», а я в больнице лежу. И самое им время надо мной издеваться и доводить до того, чтоб проклял я и себя, и эту зае... литературу. В больнице я с воспалением лёгких — болезнь дежурная и мне уже привычная. Есть и радость немалая — появился на свет мой внук, и я его буду пороть три раза на день и приговаривать: «Не пиши! Не пиши! Не пиши!»

Слышал я, что был ты у святых мощей, приложился к святому — Леонову. Я к нему не хочу идти, боюсь, что разговор наш кончится матюками — это они, литературные дворяне и баре, предали всё и вся, и нам теперь приходится работать с кляпом во рту и с завязанными глазами и руками. Как ещё и работаем? Часто удивляюсь! Как не посходили с ума, не спились с отчаяния — видно, шкура крепкая и душа до того избита. Скорее бы в деревню! Единственное место, где я ещё чувствую себя человеком и входит в меня успокоение и наслаждение одиночеством. Обнимаю, Виктор Петрович.


14 июня 1976 г.

Сибла

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Я после больницы вот уже больше месяца в Быковке (описался!) в Сибле! Но всё недомогаю, долгое время даже читать не мог, погода меня измучила — бесконечные дожди, холод. Мария Семёновна занята в городе внуком, наезжает сюда на денек-другой, но вот и дороги размыло, и всё уже кругом плывёт, река вышла из берегов, в деревню уже въехать невозможно, так днями буду выбираться в город. Надо потихоньку складывать чемодан, ехать на съезд писателей, да и дел скопилось много.

«Царь-рыба» моя подошла к концу в печатании в журнале, потери в повести огромны, особенно досталось второму куску в пятом номере [Наш современник. 1976. № 4, 5, 6. — Сост.]. Много нервов, много сил взяла эта «редактура», на душе было горько и пусто, недоумение брало — уж если это режут и порют, то что же тогда будет, если поплотнее навалиться на то, что называется правдой? Страшна она, матушка, ох страшна! Вот и не подпускают, ведут отстрел с упреждением.

Горькое твоё письмо о смерти брата долго лежало перед моими глазами, не раз Я его перечитал — понимаю и вижу за этими строками много. Теперь тебе понятней станет то, что пережил наш брат на войне — к смерти привыкнуть нельзя нигде, и на войне тоже, но притерпеться, отупеть возможно. Я после войны лет пять или семь не реагировал на смерть, закапывал людей, как поленья, лишь смерть махонькой дочери (непривычно! не хоронил детей) сшибла меня с ног в прямом смысле, и я даже нюхал нашатырный спирт, остальное не брало.

Году в 53-м или 54-м шел я на рыбалку за вильвенский мост по известной тебе дороге. И неподалёку от не менее тебе известной 9-й школы (шёл рано утром) увидел как-то жалко и отстраненно плачущую женщину, до которой ещё полностью не дошло горе или, наоборот, уже «перешло» её всю так, что она была как бы вне себя (в прострации, как ныне говорится) и держалась горько и как-то вяло спокойно. Её о чём-то спрашивал милиционер и записывал чего-то в блокнот. Чуть отчуждённо стоял в стороне и хмурился пожилой путеобходчик. Я приблизился и увидел накрытую женским полушалком девочку, волосики которой белели недвижно и обвисло, личико, чуть выставленное из-под полушалка, было испачкано сажей и мазутом, судя по личику, девочке было лет восемь-девять. И так её изрезало, что она вся уместилась под полушалком...

Я молча ушёл, и в душе моей появилась жалость, и долго ещё, да и сейчас я помню явственно белые волосики, жидкие, реденькие, виднеющиеся из-под старого тёмного полушалка.

Жизнь дала мне много «смертного» материала, начиная от детского потрясения — смерти матери. Нашли её на девятый день страшную, измытую водой, измятую брёвнами и камнями... Вытаскивал людей из петель; видел на житомирском шоссе наших солдат, разъезженных в жидкой грязи до того, что они были не толще фанеры, а головы так расплющены, что величиной с банный таз сделались — большего надругательства человека над человеком мне видеть не доводилось. Отступали из Житомира, проехались по людям наши машины и танки, затем наступающая немецкая техника; наступая в январе, мы ещё раз проехались машинами и танками по этим густо насоренным трупам. А что стоит посещение морга, где лежал задушенный руками женщины (!) поэт Рубцов (я был в морге первым, ребята, естественно, побаивались, а мне уж, как фронтовику, вроде и всё равно). Привычен!

Какая проклятая сила, чья страшная воля прививает человеку такие вот, «привычки»!? Так вот и мой Борис Костяев не влез в эту привычку, не вынес страсти этакой, а критики всё долдонят и долдонят: «Умер от любви»! Простое, общедоступное, удобное, а главное «безвредное» объяснение — за него «ничего не будет» — какой примитивизм!

Перейти на страницу:

Все книги серии Нет мне ответа.. Эпистолярный дневник

Нет мне ответа...
Нет мне ответа...

Книга представляет собой эпистолярный дневник большого русского писателя Виктора Петровича Астафьева. Дневник, составленный из нескольких сотен его писем, почти ежедневно из года в год отправляемых им в разные уголки страны родным и друзьям, собратьям по перу, начинающим авторам, в издательства и редакции литературных журналов. В них с предельной искренностью и откровенной прямотой отразилась жизнь выдающегося мастера слова на протяжении пятидесяти лет: его радости и огорчения, победы и утраты, глубина духовного мира и секреты творческой лаборатории прозаика. В них страдающая мысль и горестные раздумья сына своего Отечества о судьбе его многострадальной Родины и ее народа, великой частицей которого он был.Большинство писем Виктора Астафьева публикуется впервые.

Виктор Петрович Астафьев

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное
Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
12 Жизнеописаний
12 Жизнеописаний

Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев ваятелей и зодчих. Редакция и вступительная статья А. Дживелегова, А. Эфроса Книга, с которой начинаются изучение истории искусства и художественная критика, написана итальянским живописцем и архитектором XVI века Джорджо Вазари (1511-1574). По содержанию и по форме она давно стала классической. В настоящее издание вошли 12 биографий, посвященные корифеям итальянского искусства. Джотто, Боттичелли, Леонардо да Винчи, Рафаэль, Тициан, Микеланджело – вот некоторые из художников, чье творчество привлекло внимание писателя. Первое издание на русском языке (М; Л.: Academia) вышло в 1933 году. Для специалистов и всех, кто интересуется историей искусства.  

Джорджо Вазари

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Искусствоведение / Культурология / Европейская старинная литература / Образование и наука / Документальное / Древние книги