Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Ездил я на Шукшинские чтения, это уж второй год подряд, и второй год говорю: «Не надо каждый-то год» — на Пикете скоро совсем не останется травы, да и село покоя не знает от праздно-патриотического народа. Опять было многолюдно, торговля с машин на горе бойкая шла, торговали всем, вплоть до спиртного, и ни единой книжки, ни бумажки, ни открыточки Шукшина нету, и вообще это дело превратилось в дежурное мероприятие.

Был я и в Смоленском, где Толя Соболев лежит, — это в восемнадцати верстах от той деревни, где мы с внучкой отдыхали. Тут было всё поскромнее и потише. Внучка моя купалась, резвилась да и простыла, а в самолёте добавила и так заболела, что враз вся опала, сморилась и нас перепугала до смерти — самый здоровый человек в семье, и любим мы с бабушкой её какой-то уж нездоровой любовью — сирота же, да ещё такая вольная, к учёбе не рвётся, только бы прыгать, да скакать, да выдумывать всякую всячину, Я теперь понимаю свою бабушку, Катерину Петровну, каково ей было со мною. А через несколько дней сравняется уж пять лет со дня кончины нашей дочери, и как-то мы эту дату переживём? Прилетит из Вологды сын Андрей с внуком, маленько поможет, а Марья моя держится, по-моему, только ради внуков, лекарства ест горстями и не знает, встанет ли завтра. А без неё нам хана.

Лето было разное — то лило, то пекло.

В 10—11-м номерах «Нового мира» собираются печатать мою первую книгу романа, готовлюсь ко второй и вижу, какая «лёгкая» была первая. Одолею ли? Надел сам на себя хомут и тащу на стёртой шее. Может, осенью выберусь в тайгу, отдохну, пообщаюсь со старообрядцами — они живут хорошо, независимо, даже от пенсий отказались.

Ну ладно. Хотел много тебе сказать, да не получилось. Обнимаю, Виктор

7 сентября 1992 г.

Овсянка

(Н.Ю.Папановой)

Дорогая Надя! Надежда Юрьевна!

Как я ни изворачивался со временем своим, как мне ни хотелось бы встряхнуться и побывать на юбилее Анатолия Дмитриевича, ничего у меня не получается. Как раз на конец лета и начало осени выпало несколько срочных работ — подготовка нового собрания сочинений, писание предисловия для него, вычитка вёрстки из «Нового мира» нового моего романа — и тут подошёл пятый том идущего в «Молодой гвардии» собрания, и я нисколько за лето не отдохнул, башка трещит. Но вот подоспела пора уборки в огороде — тут я немножко и отдохну, на земле и в земле роясь.

Словами-то я бы, наверное, об Анатолии Дмитриевиче сказал бы горячей и лучше, чем на бумаге. Но раз иного способа не остаётся, скажу главное.

Папанов — явление чисто российское, по-российски естественное настолько, что он даже из ролей, вроде бы чуждых его природе, делал подлинно узнаваемый характер — генерал Серпилин в «Живых и мёртвых», отставной полковник в «Берегись автомобиля», политический зэк в последнем его фильме «Холодное лето 53-го». Эту роль вообще мог сыграть только он. вытянуть, вдохнуть в неё жизнь, потому как в сценарии она деревянная, сколоченная, будто табуретка, неумелым плотником, когда все гвозди наружу и доски не оструганы. Анатолий Дмитриевич сделал,роль не просто замечательной в «Лете», но и сам фильм подтянул на художественную высоту, где уже светится искусство. Я мало видел его в театре, не повезло, но там, в какой-то пустяковой пьесе из жизни домкома, он сотворил такую ли конфету, что облизываешься и от хохота слёзы текут. А ещё его умение перевоплощаться — от вечного волка до проникновенного, какою-то небесного прикосновения к стихам Тютчева — и это при его-то, вроде бы совершенно не «театральной», скорее, биндюжной дикции. Какое редкостное свойство таланта обернуть недостатки природы: грубую, нескладную внешность, голос, лишённый театральной изысканности, из всего этого сотворить не только достоинство, но и творческую индивидуальность, неповторимую, неподражаемую самобытность. Никогда и никто не сможет подражать Папанову. Его даже пародировать невозможно, хотя на первый взгляд кажется, кого и пародировать-то? Но эта редкость из тех, что близко лежит, да брать далеко.

Однажды я сказал Анатолию Дмитриевичу, что он всю жизнь играет не в своём театре. Это же я говорил и Ульянову, и Льву Дурову, а сейчас вот талдычу Алексею Петренко. Для всех этих актёров, и для Папанова в первую голову, должен был существовать «свой» театр, где бы и труппа, и репертуар подбирались самим актёром, и пусть бы он играл один-два спектакля в году, но «своих», самим им, натурой и талантом его высмотренных, учувствованных и найденных. Может быть, тогда реже актёры вздыхали бы о своих несыгранных ролях, особенно в русской и мировой классике. Может, не один шедевр, подобный «Дальше — тишина» или «Соло для часов с боем», увидели бы мы.

Но, как уже мне не раз говорили: «Тут тебе не Франция, где Жан Габен получает всё, что захочет, тут тебе Россия, и в ней Олег Жаков, не менее талантливый и значительный, так и не удостоился роли, соответствующей его значительности».