Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

На Урале я в обшей сложности прожил 24 года, с 1945 по 1969, из них в городе Чусовом 18 лет, до конца 1969 года — в Перми. Писать начал в 1951 году, именно начал, а не «родился как писатель», как писатель я родился в 1924 году, и селе Овсянка, а вот в Союз был принят в 1958 году. Сейчас же в наших Союзах не состою, а вот в академии творчества состою и в обществе рыбаков и охотников тоже, хотя ружьё в руки беру только в деревне, чтобы разогнать ворон... Много раз бывал и на Украине, много по ней ездил, и ныне связей не порываю с украинской землёй, ибо воевал в Киевско-Житомирской дивизии, земля украинская полита и моей кровью, и кровью друзей моих, а это не так просто соскоблить с лика земли — прилипчиво, да и ребята-однополчане не все ещё обалдели от свободы, есть и разумные, изредка перебрасываемся письмами.

Главы из повести твоей прочёл с удовольствием, они выдержаны в благородном тоне старой русской мемуаристики, которую читать всё равно, что из святого родника воду пить.

В Перми и Чусовом я был прошлой осенью, много ездил, многое вспомнил, в г. Чусовом, где я чуть не сдох с семьёй в послевоенные годы, затевается музей в моей избушке. Ограду возле избушки возвели, как в питерском Летнем саду и даже не заметили, что они — избушка и ограда, книжно говоря, не гармонируют друг с дружкой. Ну да Бог с ним, пусть будет, как будет...

Будь по возможности здоров, работоспособен и. если выйдет книжка, пришли, пусть и наложенным платежом. С ещё одной весной тебя и твоих близких! Низко кланяюсь. Твой Виктор Петрович

23 августа 1998 г.

Овсянка

(А.В.Астафьевой)

Дорогая Ася!

Я давно уже собирался тебе написать, да тоже в депрессию угодил и ничего не могу делать, даже писем не пишу.

Заболел по весне, думал в Овсянку исчезну и все хвори пройдут, ан не тут-то было. Пришлось ехать в местный санаторий, где мне помогли с сердечными делами, но открылся диабет, модная нынче, но очень подлая и нудная болезнь. И вообще, когда меня обследовали ультрасовременной машинкой, оказалось всё кроме селезёнки дефектное, и я сказал, что буду жить на селезёнке, а доктор мне сказал, что у меня был колоссальный жизненный запас, и жить я буду остатками его. Вот и живу, соблюдая диету.

Помогала погода держаться хоть немного на плаву, но вот и она сдаёт. Кончилось лето. И что я буду делать в городе, долгую зимнюю пору как перемогать — не ведаю. Болеет Марья Семёновна, ей всё хуже и хуже, выглядит ужасно, а я как кончил все дела, составил 15 томов (вышел двенадцатый), на выходе остальные, напечатал новую повесть в «Н. мире» №5—6, так и почувствовал, как устал за эти годы и за всю жизнь, нашла на меня опустелость. безразличие ко всему. Ладно, ещё огород, цветы и деревья выросшие радуют, в лес не хожу — не ходят ноги, помаленьку расхаживаюсь — это диабет, сраная болезнь, хуже тихой тёши, бьёт по всем частям тела, но вроде бы помаленьку я её избываю.

Приезжали Андрей с Таней, порассказали, какая у вас погодушка. Вот из-за такой погоды и лета поганого однажды решил я было застрелиться в деревушке, но потом перерешил, что лучше уехать домой, и ладно сделал, всё же здесь, в горах, хоть и переменчиво, да сухо. Зимой, правда, бывает тяжело из-за незамерзающего Енисея.

Готовим вторые Провинциальные чтения. Подготовка идёт туго из-за денег, которых всюду нынче недостаёт. Но боремся, и с 14 по 19 сентября, дай Бог погоду, мы всё же соберём народ. Может, и я на людях оживу, а пока апатия, какой ещё не знавал. На бумагу смотреть не могу.

Книжку твою я отдал в библиотеку, там лучше сохранится.

Поклон маме твоей. Зине, тебя обнимаю и целую. Виктор Петрович

3 сентября 1998 г.

Овсянка

(Адресат не установлен)

Уважаемая Татьяна Фёдоровна!

При последнем посещении Перми горькое чувство охватило меня оттого ещё, что в городе, где ранее била ключом литературная жизнь, шумела культурная нива, на меня повеяло пустыней.

Когда-то Тимур Гайдар, часто бывавший в Перми вместе с семейством своим, а в ту пору работавший корреспондентом газеты «Правда» в Югославии, хорошо и точно сказал, что культурный тонус Прикамья определяют двенадцать неувядаемых стариков и в голове их Борис Никандрович Назаровский.

Не стало «неувядаемых», истовых служителей и патриотов местной культуры, но движение в духовном направлении, начатое и поддержанное стариками, было неостановимо и набирало силу, как казалось партийной номенклатуре, благодаря её чуткому руководству. На самом же деле это чуткое руководство сводилось к надоедливой опеке и назойливому досмотру, то есть дополнительному цензорству, и цензура явная, высокооплачиваемая, казённая и партийная была в Перми всегда на должной высоте.