Нет, не призраки!

Над огородом загорелись ярко-белые «фонари». В комнате стало светло, и Савченко увидел большую печь. Слева темнела ниша для мелкой кухонной утвари. Справа печь опоясывал дымоход. Раненый разведчик бросился к печи и, поминая добрым словом чудаковатого печника, притаился в черной горловине дымохода…

На улице не умолкала стрельба. Вскоре шум и ругань послышались во дворе. В хате затопали подкованные сапоги, раздались грубые возбужденные голоса. Савченко старался не дышать…

Взбешенные гитлеровцы колотили прикладами о стены и шкаф, отодвигали кровати, гремели в чулане, швыряли стулья до тех пор, пока не перевернули все вверх дном. Один из преследователей осветил печь карманным фонариком и сердито выругался. Немецкие сапоги застучали на крыльце. Во дворе… За воротами…

На душе у разведчика стало легче.

Совсем близко с басистым придыхом разорвался тяжелый снаряд. «Пушкари капитана Меркулова стараются», — с теплотой подумал Савченко.

После второго залпа ему показалось, что массивная печь пустилась в пляс. Гулкие разрывы начисто смели жестяную кровлю, запахло перегоревшим порохом. В грохоте потонули стоны гитлеровцев. «Спасибо артиллеристам, — подумал Савченко, — разогнали шакалов…» Он попробовал лечь на бок, но едва не вскрикнул от острой боли в раненом плече. В нос и рот набилась сажа, защекотало в горле, закололо в груди. Савченко испытывал такое ощущение, словно колючий кляп воткнули в самые легкие. «Не иначе как от близких разрывов обвалился на чердаке кирпичный дымоход, — забеспокоился Савченко. — Только этого еще не хватало! Задохнусь вот здесь, и свои не найдут!.. Вот снова гости, радовался бы им сатана в аду!» — подумал Савченко, прильнув к щели дымохода.

В комнату ввалились два немецких солдата. Проклиная «ивана», который испортил всем ночь и сам провалился сквозь землю, они принялись расстилать плащ-палатку.

У Савченко першило в горле, в носу. Он согнул руку в локте и тихонько стал растирать переносье: чихнуть или кашлянуть — верная смерть…

Немец, расположившийся возле печи, недовольным голосом спросил:

— Чего это ты, Людвиг, затащил меня в эту хату? Лучше бы в погребе.

— Эх ты, голова! Здесь крышу сорвало. В одну воронку два снаряда не попадают, — пролепетал Людвиг и захрапел так, словно носом накачивал скат грузового «оппеля».

«Второй бандюга не спит, — ни живой ни мертвый, деревенел разведчик в узком дымоходе. — Вылезти отсюда и дать последний бой?» Но понимал: не успеет он и ноги опустить на пол… Пытался утешать себя тем, что боевое задание выполнено и теперь умирать не страшно, но сразу же другая мысль овладевала им: умереть легче всего.

Дышать стало труднее. Чтоб не потерять сознание, он прижал раненое плечо к стенке дымохода…

Перед рассветом наступило странное оцепенение. Сквозь сон он слышал ненавистный ему храп, то плотные, то рассеянные артиллерийские залпы. От раскатистого грома печь содрогнулась, рукав больно коснулся раны — и Савченко сразу же проснулся.

С восточной окраины села доносились трескотня пулеметов, винтовочные выстрелы, разрывы снарядов. Весь этот грохот с каждой минутой нарастал, приближался, и вот уже почти рядом раздались выстрелы, шум, гул… Внезапно из общего ералаша донесся знакомый голос лейтенанта Кравчука:

— Ложись. Тряскин! Граната!

За стеной ударили советские автоматы. Обдирая локти, разведчик подался назад, потом, упершись ногами на шесток, спрыгнул на пол. Ранний утренний свет резанул в глаза, на миг ослепил. Привыкнув к нему, Савченко сквозь высаженные окна увидел, как огородами во всю прыть удирали гитлеровцы. Он облокотился на подоконник и пустил вдогонку им несколько очередей из автомата.

С развевающимися за спиной зелеными крыльями плащ-палатки во двор влетел запыхавшийся Сербиненко, бросился к приятелю и крепко его обнял. Заметив кровь на рукаве и засохшие красновато-черные пятна на виске друга, он отцепил флягу.

— Пей, Савчик, сколько осилишь, а то лица на тебе нет. Эка беда, что красив ты, как дымоход навыворот! Главное, Савчик, — солдатское счастье. Задание выполнил, фашистам Варфоломеевскую ночь устроил, сам жив остался. Чего тебе еще надо?!

Раненый вытер рукавом рот, закрыл глаза.

— Савчик! — испуганно вскрикнул Сербиненко. — Слышишь? Я тебе своей крови дам. Целый литр. Или два. Только скажи хоть слово!

Губы Савченко еле слышно прошептали:

— Шмель ты… Не гуди!

С ВАЖНЫМ ДОНЕСЕНИЕМ

Вторую неделю свирепствовала над Одессой гитлеровская авиация. Вражеские бомбардировщики кружились в задымленном небе. Бомбы отрывались от самолетов медленно и, набирая скорость, с пронзительным свистом стремительно неслись к земле.

С борта катера, облепленного беженцами, семнадцатилетний Женя Горелик смотрел затуманенными глазами на разрушенный родной город. Слезы застилали глаза: здесь оставалась мать.