Нет причин умирать

Дочери Мойры, да и сам Келли согласились с ее решением прожить свои последние месяцы, не испытывая всех мучений, которые приносит обычно лечение от рака, а вместо этого позволить болезни развиваться своим ходом и, насколько это возможно, насладиться жизнью, сколько ее еще осталось. И до сих пор ее смелость была просто поразительна, хотя Келли иногда был удивлен формами ее проявления. Это были инициатива и желание Мойры – почти не обсуждать болезнь, а если она и упоминала о ней, то никак не показывала, что болезнь смертельна. Хотя она прекрасно это знала. Лучше, чем кто-либо из них. Она знала.

– Как ты, дорогая? – пробормотал Келли и тут же мысленно выругал себя, осознав, что он только что сказал. Как у нее дела? Какой идиотский вопрос. Неважно, что она решила не говорить об этом, женщина умирает. Его женщина умирает. И какие еще, как он думает, у нее могут быть дела, черт побери! Он отвел взгляд, быстро прищурясь.

– О, не так уж плохо, – сказала Мойра.

– Да, мы подумали, что ты сегодня чувствовала себя немножечко получше, правда, мама? – вмешалась в разговор Паула.

– Ты знаешь, я действительно думаю, что сегодня было лучше. Сегодня у меня был вовсе не плохой день. Совсем не плохой.

– И ты съела почти весь куриный бульон, что я приготовила на ужин, не так ли, мама?

– Да, дорогая, и знаешь что, мне он очень даже понравился.

Келли чувствовал, как плечи его напрягаются. Он не знал, как долго сможет вынести такой разговор. Каждый раз одно и то же. Близость ее смерти никогда не упоминалась. Лакуна. Это было бы смешно, если б не было так трагично, черт побери, подумал он.

Все это напоминало пьесу, и каждый из них играл свою, отведенную лично ему роль. Только Келли его роль не слишком-то удавалась. Иногда он думал, что, может быть, ему было бы легче, если бы он смог, если бы Мойра позволила поговорить с ней о ее болезни, о смерти, которая так близка, о том, что она чувствует, зная, что скоро она его покинет. Вот что он хотел сделать в глубине души, но Мойра ясно дала понять, что этого не хочет. В любом случае, если даже она вдруг и начнет говорить с ним об этом, Келли подозревал: он и с этим не сможет справиться. Келли обманывал себя точно так же, как и все остальные. Если, конечно, не хуже. Он даже не мог находиться в одной комнате с бедной больной Мойрой, а тем более заставлять себя что-то говорить, неважно что.

Мойра сжала его руку:

– Давай, Джон, расскажи нам, как продвигаются дела с книгой. Что за день у тебя был сегодня?

Келли посмотрел на нее стеклянным взглядом. Если он сейчас скажет правду, будет ли это тот ответ, который Мойра хотела услышать? Что за день был у него сегодня? Как обычно, он не написал ни строчки, а затем отправился в паб, хотя не позволил себе даже пива пригубить. Благородным предлогом для поездки было то, что в пабе лучше думается. На самом же деле это был лишь повод избежать как работы над романом, так и встречи с Мойрой. В пабе он познакомился с до смерти напуганным молодым человеком, который поведал ему, что боится, как бы его не убили. Хотя, следует отметить, парень был пьян вдребезги.

Спустя немного времени Келли уже смотрит, как носилки с безжизненным телом этого мальчика грузят в машину «скорой помощи». И тут мозг ветерана журналистики резко приходит в движение, причем до такой степени, что обещанный визит к Мойре, находившийся где-то в самой глубине его памяти, был полностью выкинут из головы.

Вот такой у него выдался денек.

Вслух же он сказал:

– Очень хороший день. Еще пара тысяч слов написаны и отрихтованы.

Глава 4

На следующее утро Келли чувствовал себя просто ужасно. Будильник прозвенел в шесть. Через полчаса ему все же удалось поднять себя с кровати. Все это время будильник пронзительно и настойчиво трезвонил. Что в принципе было только хорошо: Келли никогда не был жаворонком.

Многолетний опыт привел Келли к выводу, что эффективнее всего работается с утра. И если ему приходилось что-то писать, он предпочитал делать это рано утром, пока голова еще не забита другими заботами. Но в последнее время, вынуждая себя рано вставать, он лишь понапрасну терял энергию. И все эти муки подъема в шесть утра становились совершенно неоправданными. Казалось, Келли был одинаково не способен выражать свои мысли на бумаге, когда бы он ни вытащил себя из постели. А потому зачастую единственное, чего он добивался, вставая в такую рань, были усталость и раздражительность в течение всего дня.