Нет причины для тревоги

Собственно, сэр Обадия и был интеллектуальным флюгером, подчинявшимся ветру истории, желудочным сокам прогресса. Можно сказать, у него физиология была в гармонии с интеллектом. Из его бесконечных трактатов на литературно-политические темы я по-настоящему ценил лишь одно небольшое эссе, которое так и называлось: «Калитка и турникет». В этой брошюре, более автобиографической, чем можно было бы предположить, говорилось об обветшалости традиционного разделения на консерваторов и радикалов, правых и левых. В наше время, по мнению сэра Обадии, можно говорить лишь о разных принципах приспособленчества и пассивного увиливания от авторитарного давления. И в этом смысле люди делятся на две категории: одни – как калитки, другие – как турникеты. Во флюгерно-турникетном варианте речь идет о хаотических силах природы и пассивном подчинении истории, угадывании, куда, так сказать, ветер дует. В отличие от турникетов личности типа калитки реагируют лишь на конкретное давление, на целенаправленное усилие человеческой руки, то есть общества, как на осознанный авторитарный акт. Реакция такой личности на давление зависит от силы внутренней пружины. И так далее. Впрочем, как все, что было написано сэром Обадией, могло быть переписано с точностью до наоборот. Он был и калиткой, и турникетом. Он был великим диалектиком, и его сила состояла в том, что он искренне мог в любой момент отказаться от собственных убеждений.

Не всегда, однако, было ясно, когда этот момент наступал. Подобная неопределенность в довольно запутанной ситуации и сложилась во время визита сэра Обадии к Пастернаку. В сумбурном пересказе этой истории Верой трудно было сказать, где со стороны Обадии Гершвина кончалось бахвальство светского болтуна и начинались факты. По словам Обадии, Зинаида Николаевна, супруга Пастернака, относилась к визиту английского сэра с подозрительностью: она видела в нем иностранного гостя из враждебного капиталистического будущего, и это чуждое будущее угрожало их советскому, в общем-то благополучному, настоящему. Все ее силы всю жизнь были направлены на выживание семьи и защиту мужа. Она и была человеком-турникетом, заряженным пружиной откровенного цинизма любви: ради спасения любимого человека все средства хороши. Все иностранцы, с ее точки зрения, были заинтересованы в Пастернаке лишь как в козыре идеологической полемики между Востоком и Западом – на его личную судьбу, на его любовь и его поэзию им было наплевать.

«За обедом в Переделкино, кстати, между Обадией и Зинаидой произошла уморительная история. Он мне в подробностях рассказал. – Вера издала не слишком трезвый смешок догадливой женщины. – Во время обеда сэр Обадия, как всегда, пытался обаять супругу Пастернака всеми своими отработанными приемами шармера. Она сидела напротив и бросала на него гневные осуждающие взгляды, особенно при всяком упоминании советских табу и цензурных запретов. Ей эти разговоры не нравились. Но чем больше она его слушала, тем теплей, благожелательней, прямо-таки ласковей становился ее взгляд. И вот глаза ее увлажнились, на губах стала гулять странная полуобморочная улыбка обожания. Сэр Обадия говорил все вдохновенней, распахивая калитку своего бесподобного красноречия под давлением этих жадных глаз. Зинаида и сама менялась на глазах. Обадия увидел Зину той, какой ее видел в свое время Пастернак, с ее тайной связью с дядюшкой, когда она была еще школьницей, как некий прообраз будущей Лолиты Набокова.

И вдруг Зинаида завизжала совершенно диким голосом. И грубо выругалась. Сэр Обадия подумал: это она на него гаркнула, пресекая фамильярничанье и флирт. Но оказалось, она орала на собачонку – ее привел в гости то ли Фадеев, то ли Федин. Как выяснилось, эта собачонка во время всего их разговора терлась о ногу Зинаиды, подбираясь мордой к ее коленям. Зина вся разомлела, думая, что это нога сэра Обадии, что он с ней нагло флиртует под столом. Когда же из-под стола выскочила в панике псина, а не нога английского сэра, хозяйка дома завизжала, фыркнула, покраснела и больше с сэром Обадией не перекинулась ни единым словом».

«Какая гадость! Зачем ты пересказываешь эти грязные лживые сплетни?» – сказал Генрих Райт.