Нет такого слова

Помню, папа повел меня на концерт, который был в старом эстрадном театре сада «Эрмитаж» (помещение лет двадцать пять назад сгорело, это было деревянное здание – как на грех, то самое, где было первое представление «Царя Федора» в постановке МХТ). Это был не просто концерт, а как бы «парад конферансье». И все эти конферансье, человек пятнадцать, не меньше, довольно часто обращались ко мне: «А что это мальчик в четвертом ряду скучает? Наверное, ему не нравится…» Или: «Мальчик в четвертом ряду, да, ты, ты. Ну-ка, задумай число, а я отгадаю». И так далее. Сумбур чувств. Стыдно, лестно, смешно и странно. Было мне тогда лет двенадцать. То есть вроде бы уже не совсем мальчик. Но все же еще не «молодой человек».

Про Гаркави есть история, чуть похожая на рассказ о мстительном математике.

Он был любимцем публики, стадионным конферансье – редкий дар, между прочим. Помню его на помосте посреди гулянья на Манежной площади в какую-то праздничную ночь.

Но никакого звания у него не было. Он по этому поводу очень переживал.

И вот однажды встречает его Барзилович, директор Мосэстрады, и говорит:

– Мы тут решили, пора уж вас выдвигать на заслуженного.

– Не надо, – ответил Гаркави. – Мне утром звонили из ЦК. Мне дают народного.

Барзилович только ахнул. А Гаркави, громадный и пузатый, величественно прошествовал мимо.

Конечно, он наврал насчет ЦК и народного артиста и в итоге никакого звания так и не получил.

Зачем он это сделал?

А затем, чтоб собеседник ахнул и язык проглотил. Чтоб изумить и ошарашить – пускай на одну секунду. Настоящий конферансье!

Бог знает, что он не знает доска и мел

Юлия Лаптева, в девичестве Белавина, сказала своему тестю: «Вы стары, и скоро Бог призовет вас к Себе. Он не станет спрашивать, хорошо ли шли ваши дела, сколько вы купили и продали и на этом заработали. Он спросит, были ли вы добры к людям, не обижали ли тех, кто слабее вас…» (Чехов, «Три года», цитирую по памяти).

Но эта милая дама была в плену старинных предрассудков.

Мы даже предположить не можем, о чем нас спросит придирчивый старик с косматой белой бородой. Совсем не обязательно это будут сусальные вопросы о любви к ближнему и о том, ведала ли моя шуйца, что творила моя десница.

Он может спросить, например: почему я в своей диссертации пять раз сослался на Петрова и ни разу – на Сидорова? Или: зачем я ел шоколад с миндалем, а не с фундуком?

Промысл Божий тем и интересен, что абсолютно непостижим. А предопределение тем и увлекательно, что неизвестно, но – неизменно.

Это не значит, что мы должны бросить все старания и стремления. Есть такой особо противный вид безделья и равнодушия к себе: вроде как мы рабы судьбы, и поэтому надо сидеть тихо. Это значит как раз наоборот – не надо бояться своих ошибок.

Как не боится их Бог.

Вот, рассказывают, умер Эйнштейн, попал на небеса и стал просить аудиенции у Творца. Намекая на свои особые заслуги.

Ладно. Но только пять минут, не больше. Бог спрашивает:

– Чего тебе?

– Самую малость, – говорит Эйнштейн. – Уравнение общей теории поля.

– Всего-то? Да делов-то! – говорит Бог и велит ангелам принести доску и мел.

Он пишет, пишет, пишет, и вдруг Эйнштейн говорит:

– Стоп. Вот тут ошибка!

– Я знаю, – говорит Бог.

И продолжает писать.

Разговор с господом о блинах бывшая Масленица

У Аверченко есть рассказ про мальчика, который слышит, что завтра будут блины. Он не знает, что такое блины. Он думает, что это какое-то необычайное событие и в честь этого события – какое-то необычайное блюдо.

В самом деле: кухарка мечется, горничная бегает в магазин, мама дает указания, все чистится и моется, накрывается стол, зажигаются свечи, приходят красиво одетые гости, конфеты-букеты, поцелуи-приветы, просто великий праздник! И вот приносят блины. «О! Блины!» – радостно кричат взрослые, они толпятся вокруг стола, накладывают, наливают, нахваливают.