Нет у меня другой печали

После мы еще два дня проторчали в Усть-Шалыме, проклиная облачность. Сплошные черные тучи скрывали вершины хребтов, и ни один вертолет не вылетал в тайгу. За эти два дня мы успели сблизиться с Женей. Он написал ряд объяснительных и хотел идти обратно в свою группу, но из-за нас остался. Он приходил к нам утром, чуть свет, садился в углу и молчал. Спросишь о чем-нибудь — ответит одним словом и опять замолчит. Просидит, бывало, так несколько часов кряду, а потом несмело предложит:

— Пошли, братцы, пластинки покрутим, что ли? Вертолета сегодня все равно не будет. Я узнавал.

У него было много пластинок, но ставил он только одну — «Прощание с Родиной» Огинского. Запускал патефон на полную мощность, словно хотел заполнить музыкой ту пустоту, которая образовалась в его квартире с уходом жены. О жене он не сказал ни слова ни в первый день, ни на следующий. Только когда совсем стемнело и мы поднялись уходить, парень не выдержал. Налил себе стакан спирта, выпил и сказал:

— А вы знаете, что меня жена бросила?

Мы сказали, что все знаем.

Он окинул нас взглядом и опустил голову. Мы снова сели, не собираясь уже никуда идти.

— Вот думаю, может, сходить к ней?.. Отсюда до Таштагола несколько километров.

— Зачем ты пойдешь? Сыпать соль на раны? Она, наверно, знала, что делала. Время у нее было все обдумать. Что изменится, если ты придешь?

— Ничего, — кивнул Женя. — Этот кувшин уже никто не склеит. Даже она сама… Если бы и захотела…

Мы молчали. Немного погодя он добавил:

— Конечно, ничего она мне не скажет…

На следующее утро мы наконец вылетели. Прибыли в верховье небольшой речушки Узас. Лагерь — несколько палаток подле одинокой усадьбы шорца-охотника.

Не один десяток километров прошли мы с тех пор вместе с Женей, не один вечер провели вместе у костра, но ни разу больше ни он, ни мы не подымали разговора о его бывшей жене. Я видел, как он, утомленный долгим рабочим днем, сидит понурившись, и у меня в сознании возникало двустишие Паулюса Ширвиса:

…Обойди меня как мертвого,
Как камень обойди!

* * *

А сейчас Женя пел. Пел вместе со всеми о геологах, о том, что путь их далек и долог и что нельзя им свернуть назад. Этот припев он подхватывал особенно рьяно. Столько упрямства, граничащего едва ли не со злостью, вкладывал он в слова песни, будто хотел непременно убедить кого-то. А может, самого себя. Я наблюдал за ним и, казалось, угадывал, что происходит в душе у этого человека.

Когда все уже разбрелись по палаткам, Евгений присел возле меня на камень.

— Значит, плывете?

— Плывем… Может, еще застанем Генрикаса.

— Сидаугаса?

Я кивнул.

— Славный парень, — помолчав, сказал Женя и добавил: — Стопроцентный геолог.

Генрикас Сидаугас — литовец, уже пятый год работает в Горной Шории. Забегая вперед, скажу, что нам так и не довелось с ним встретиться.

— Дома семья ждет? — снова спросил Женя и сам же ответил: — Человека должен кто-нибудь ждать. Иначе нельзя.

Я почувствовал, что сейчас, перед нашим отъездом, он хочет наконец высказаться, хочет поделиться всем, что скопилось на душе, и поэтому молчал, опасаясь неосторожным словом спугнуть его откровенность.

— Знаешь, это ведь у меня была уже вторая жена…

Вот как. Я ничего об этом не слышал.

Женя с трудом, словно не говорил, а камни ворочал, поведал мне историю своей жизни.

Едва окончив учебу, он женился. До этого они три года дружили. Вскоре получил назначение в Заполярный Урал. Звал ее ехать вместе, но она отказалась. Поехал один. Переписывались. Письма от нее приходили все реже. Наконец получил последнее. Она писала, что не имеет права похоронить себя заживо в каком-то медвежьем углу, что такая, жизнь не для нее, что есть человек, который предлагает ей светлое будущее в Москве, и что в конце концов каждый сам выбирает, как ему лучше прожить свою единственную неповторимую жизнь. На том и разошлись. Он остался в Заполярье, она — в Москве.

— Видно, под несчастливой звездой я родился, — невесело усмехнулся Женя, заканчивая свой рассказ.

— Ты серьезно? — спросил я.

— И да, и нет, — ответил он.

Я не стал больше расспрашивать. Евгений, должно быть, один из тех людей, которые видят свой жизненный путь до последнего вершка. Никакая сила не может свернуть их с этого пути. Женин путь — трудный путь геолога. Наполненный и тревогами исканий, и радостью находок, и горечью разочарований. Если человек знает, чего хочет от жизни, он уже счастлив. Именно эта уверенность в правильности своего выбора поддерживает Евгения, не дает потерять равновесие. А все остальное придет когда-нибудь. Было бы величайшей несправедливостью, если бы такой человек, как Женька, остался одиноким.

Мы подымаемся и идем к Жене в палатку послушать последние известия.

Батарейный радиоприемник тускло посвечивает шкалой на перевернутом ящике.