Нет у меня другой печали

Наконец однажды вода залила лед. В то утро тетеревов на озере не было, но их страстное воркование слышалось со всех сторон. Птицы перебрались в лес.

Тетерев мне чем-то напоминает человека. Во-первых, он сторонник оседлой жизни. Из года в год, едва пахнёт весной, тетерева слетаются на старые, излюбленные места и устраивают здесь свои свадьбы. В Карелии не редкость, когда на ток слетаются сотни черноперых кавалеров. Слетаются и дерутся так, что только перья летят. Как деревенские драчуны. Обычно начинает один. Затокует, зашипит, словно презирая остальных, хвост распустит веером, крылья вниз опустит и давай вертеться и скакать, вызывая на бой соперника. А вокруг токовища сидят на деревьях самки. Крутят хвостами, кудахчут — подзадоривают, распаляют кавалеров. И драчуны не выдерживают — закипает бой за право на любовь, на женскую ласку. Нахохлятся, напыжатся друг перед другом, а брови красные, точно кровью набухли. И долбят клювами, и лупят крыльями. Безжалостно. Упорно. Совсем как люди. До того разойдутся в азарте, что их не остановит даже грянувший из укрытия выстрел. Однажды я убил одного из дерущейся пары, так второй подскочил и еще стукнул его клювом, а затем, подняв голову, горделиво огляделся: «Видали, как я с ним разделался? Кто следующий?»

Солнечным, пышущим жарой и пропахшим смолой полднем Василий повел нас на старую вырубку. Побродив среди замшелых пней, мы убедились, что здесь каждый день происходят яростные схватки. Повсюду валялись тетеревиные перья, а в одном месте мы наткнулись на целую «подкладку» хвоста.

— Лиса поработала, — сказал Василий. — Рыжая — неплохой охотник. Знает, что на токовище легче поймать ослепленного страстью жениха. Но этот, видно, вырвался, оставив только белую подпушку своего хвоста.

На старой вырубке мы и поставили еловые шалаши. Любуясь красками белой ночи, долго пили чай у вечернего костра и только после полуночи, погасив огонь и затоптав угли, разбрелись по укрытиям.

Ночь была теплая, тихая. И уханье филина в этой тишине напоминало крик объятого ужасом человека.

Напрягая зрение, я смотрел сквозь щели шалаша, но так и не увидел, как прилетели тетерева. Я их услышал. Со свистом рассекая воздух, птицы пронеслись где-то надо мной, а спустя несколько минут опустились на утыканной пнями старой вырубке. Через минуту воздух снова рассекли быстрые крылья. И еще… И еще… Затаив дыхание, я прислушивался к этим волнующим звукам, боясь пошевелиться, неосторожным движением или треском ломающейся ветки спугнуть тетеревов. Ныла спина, замлели ноги. Я кутался в свой легкий плащ, ежился и дышал за пазуху, тщетно пытаясь согреться. Наконец, когда предрассветный холодок стал пробирать меня неудержимой дрожью, я услыхал далекий трубный звук — где-то на болотах журавли приветствовали нарождающийся день. Я знал, что ждать осталось недолго. Следом за журавлями затокуют и тетерева.

— Чувиш-ш… Чувиш-ш-ш, — ошпарило меня приглушенное шипенье на старой вырубке. Это они!

И вдруг в предрассветной тишине полилась свадебная песнь тетерева. Описать это пение невозможно. Пожалуй, самое близкое сравнение — стая воркующих голубей, хотя эти звуки издавал один-единственный тетерев.

Опять приглушенное шипенье, миг тишины, и вот уже снова льется, журчит тетеревиная песнь. В предрассветном сумраке я видел, как меж пней мелькали, маячили белесые пятна, как на мгновенье в воздухе повисали темные силуэты. Несомненно, это были тетерева. Много тетеревов. А когда еще больше рассвело, я увидел летящую прямо на меня птицу. Раскинув крылья, она летела так низко, что я подумал, будто сядет на мой шалаш. Но птица пронеслась надо мной и села на березу, метрах в пятнадцати от моего укрытия.

«Самка», — решил я, даже не повернувшись в ту сторону.

Тетерева почему-то смолкли. Неужто я или кто-нибудь из наших выдали себя неосторожным движением? Нет. Тетерева всегда встречают восходящее солнце молча, как бы молясь этому божеству жизни, тепла и света. Этим свойством они мне тоже чем-то напоминают людей.

Ослепительный шар солнца зажег восточный край неба. Тетерева всё молчали. Я подумал, не слишком ли рьяно поклоняются они светилу, не слишком ли долго молчат, не дают о себе знать. Было уже настолько светло, что я без труда мог поймать на мушку птицу, даже гораздо меньшую, чем тетерев. Но тетерева как сквозь землю провалились. Высоко вверху, в залитом солнцем небе, блеяли бекасы, где-то рассказывали о своей жизни чибисы. Тетерева молчали. Прошел мучительно долгий час ожидания — они по-прежнему ни звука. Осторожно повернувшись в тесном шалаше, я увидел, что самка по-прежнему сидит на березе. На самку я еще сроду не поднимал ружья. Тем более весной. Но уж очень хотелось мне сделать чучело, которое напоминало бы об этом восхитительном утре на тетеревином току в далекой Карелии. И, подавив укор совести, я вскинул ружье. Птица свалилась с ветки, точно сбитая невидимой рукой.

Тетерева всё молчали. А может, я не заметил, как они улетели? Может, их давно уже нет? Неужто они могут молчать, когда проснулась вся природа и лес залит звуками?