Нет звёзд за терниями (СИ)

Кори считала, что уж здесь-то ей всё известно. Думала, так оно всегда и происходит между людьми. Эта часть жизни вызывала лишь отвращение, особенно после того, что случилось с Немой. А поцелуи, подсмотренные в городе, привлекали и отталкивали одновременно. Кори не удавалось понять, что движет людьми, чтобы делать такое.

Но вот впервые пришла мысль, что если рядом особый человек, тогда, может, не так мерзко. Но что это можно делать так по-доброму, бережно, стало невероятным открытием.

Тогда-то к Кори и пришла надежда, что Гундольфу, должно быть, она не совсем безразлична. Иначе стал бы возиться, столько давать? Откуда взял бы это тепло? И вот ведь некстати это всё — и не отказаться от нежданного счастья.

Но так же быстро оно и разбилось. Не зря чувствовалось, что Кори его не заслуживает. Никакая это оказалась не любовь — да как можно было посметь даже думать о ней? Какая ещё любовь, если ты урод, калека, отвратительное существо? Нужно совсем лишиться рассудка, чтобы поверить, что такую полюбят.

Вот и он это понял. Сообразил, что кроме него никто и не поглядит на Кори, и сжалился, не оттолкнул.

Жалость!.. Самое дрянное, что могло случиться. Можно стерпеть насмешки, ругань, но только не жалость. Её ощущают лишь к самым слабым, таким никчёмным, что даже и презирать их не удаётся. Насмехаются над равными, ненавидят сильных, а жалеют только отбросов.

Так будь он проклят, другой мир с его мягкосердечными людьми, со всей их ненужной жалостью, ранящей больше, чем грубые слова! Их теперь никак не прогнать, эти воспоминания о горячих ладонях, о чутких губах, о словах, прошёптанных в ночи, лживых, незаслуженных. Они родили жажду, неведомую доселе, затуманили рассудок. Это было не для таких, как Кори, и не стоило поддаваться глупому желанию. От этого ещё больнее было вспоминать последний разговор. Какая же она жалкая!..

Ловко спуститься со склона не вышло. Часть пути Кори проехала на спине. Комья земли весело запрыгали следом, будто радуясь нежданному развлечению. Один из корней задрал рубаху, оставил ссадину на боку ниже повязки.

Но люди, обитающие внизу, кажется, ничего не услышали. Их жилища находились по ту сторону гряды, и в этот поздний час ни у кого не нашлось причин прогуливаться здесь. Только один человек мог поглядеть в эту сторону, но он-то и был нужен.

Шевелиться после падения не хотелось. Тело отказывалось слушаться. Кончились силы, иссякла и злость, толкающая вперёд. Всё перемешалось — мысли о прошлом, о чужаке, усталость, жажда и боль. Хотелось забытья, чёрной пустоты, где нет ничего.

Но удалось заставить себя сесть. Затем подняться, хотя колени и подламывались. Осталось проковылять ещё немного вперёд, ближе к гряде. Туда, где наверху — не добраться — темнел зев пещеры.

Жаль, что солнце уже закатилось. Безопаснее послать луч света, не поднимая лишнего шума, но выбора нет.

Перчатка всё не поддавалась. Руки тряслись, не слушались, пришлось помогать зубами. На языке, без того пересохшем, остался привкус земли и крови.

Поднеся руку к растрескавшимся губам, Кори согнула указательный палец и дунула в костяшку. Лёгкий звук, переливающийся и чистый, пролетел по дну оврага, отразился от склона. Хотелось верить, что на той стороне его не уловят. С теми лучше было не встречаться, если хотелось жить.

Услышала ли Леона? В голове туманилось…

Ржавый мечтал о крыльях, и он собрал эти крылья. И хотя говорил, что верит в их силу, но испробовать не решался. Хранил на дальнем конце Свалки, чтобы никто не нашёл, и всё мечтал о дне, когда полетит. Изломать бы их тогда, но казалось, у Ржавого вовек не хватит духа на прыжок с края.

И не хватило бы, если б не то проклятое время. Если бы не жара, небывалая прежде, иссушившая часть источников. Если бы не Большой Дирк, решивший изменить закон распределения воды.

Ржавый отыскал их тогда, совсем обессилевших, готовых даже к смерти. Хорошо, что он знал о том укрытии, ведь иначе бы и не догадался. Путь лежал сквозь трубу, покачивающуюся при движении влево-вправо. При этом в куче хлама, которую пронизывал этот узкий тоннель, что-то поскрипывало.

За трубой вставал на дыбы старый вагон, насквозь проржавевший, ощерившийся пастью сгнившего днища. Под ним приходилось двигаться ползком, не то цеплял длинными зубами, рвал волосы и одежду, оставлял ссадины. А хуже того, стоял непрочно, грозил упасть.

За вагоном скопище хлама расступалось, открывая простор. Ещё когда был жив Сиджи, дети натянули здесь старый купол небесной лодки, однако его дырявая тень не спасала от зноя.

Ржавый притащил воду — две фляги, и они распили одну, а вторую приберегли. Старались не налегать, чтобы Немой досталось больше.

— Вы бы видели, что случилось! Ой, что случилось! — бормотал Ржавый, раскачиваясь из стороны в сторону. — Вы бы видели!

Был он тогда то ли напуган, то ли так впечатлён увиденным, что Кори не удалось понять его объяснений. Да он и сказать ничего связно не мог. Это уже позже стало известно, какая заварилась каша.