Нетелефонный разговор

Когда я случайно пришел в Песню, в ней был расцвет! Уже отзвучали замечательные песни на стихи Михаила Исаковского, их нельзя было не взять для себя за образец: от народа шел, от частушки, запомним! Хороши были и песни Алексея Фатьянова, и Михаила Матусовского. И знаменитый винокуровский «Сережка с Малой Бронной». Зацепиться было за что. Но основная песенная продукция была недоброкачественной – пафосной и конъюнктурной. Бесконечные песни о партии, комсомоле и Родине, а чуть раньше – вообще о Сталине, чаще всего холодные, продиктованные проходимостью, бронебойностью темы.

Конечно, уже начинался милый моему сердцу Булат, и не помню, может быть, были, но я их еще не знал, Высоцкий с Галичем. С Сашей Галичем впоследствии мы были коротко знакомы, и он не раз радовал мой дом своим присутствием и несравненным поэтическим даром.

Но – это все песенная поэзия иного рода.

Однажды среди гостей в моем доме, когда мы принимали Галича, был и хороший, даже скажу замечательный поэт Александр Межиров, не так давно рекомендовавший меня в Союз писателей, что и было осуществлено. Галич был в ударе: «И стоят по квадрату в ожиданье полки: от Синода к Сенату, как четыре строки». Успех был на уровне триумфа.

Назавтра Межиров позвонил: «М-Миша, – сказал он, как всегда заикаясь, – вы извините, что я вчера ушел не прощаясь. Не мог больше слушать это графоманство!» Я не сказал ему: «Вы ошибаетесь, Александр Петрович!» Я сказал, в обиде за Сашу Галича, хуже: «Да никто и не заметил, что вы ушли!» Неинтеллигентно, но поделом!

Хочу заметить, что впоследствии Александр Петрович Межиров понял, что ошибается, собрал коллекцию всего Высоцкого, потом всего Вертинского. Ну, а Галича, Александр Петрович, и сам Бог велел!

Но это, повторяю, все песенная поэзия иного рода. А в той, массовой, для миллионов, песне, куда я, собственно, нечаянно и заглянул на огонек, господствовали холодок и пафос. Например, известнейшая песня о школьной учительнице:

И ты с седыми прядками
Над нашими тетрадками,
Учительница первая моя.

Знаменитая песня, но при чем тут седые прядки? – подумалось мне. Прядки-тетрадки! А если поискать другие слова о первой учительнице? И я, стараясь почеловечней, написал о своей учительнице (музыка Яна Френкеля).

Анна Константиновна!
Вам за давней давностью
И не вспомнить неслуха
С челочкой торчком!
Шлю Вам запоздалое
Слово благодарности
За мои чернильные
Палочки с крючком.

Ах, как годы торопятся,

Их с доски не стереть!
Ну давайте,
Давайте попробуем
Не стареть, не стареть!

И я вспомнил свою первую учительницу (мне было восемь лет, а ей всего шестнадцать. Она еще жива!) и едва не расплакался. Может быть, так нельзя о себе, но впредь всегда я ставил перед собой эту задачу: если потянет заплакать или улыбнуться, значит, написано не зря.

И еще я понял, что, кроме искренности, массовая песня должна нести в себе и житейские подробности, если хотите, приметы киношного неореализма – он уже был, и его не надо было выдумывать. Сознательно или нет, просто по причине, что я такой, а другого меня не существует, моя поэтическая интонация в песне стала доминирующей. Массовая песня – это я тоже понял – совсем иное дело! Вот, скажем, тот же Александр Галич, написавший «Я научность марксистскую пестовал, даже точками в строчках не брезговал», в других своих, более известных, песнях писал: «Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке» или: «До свиданья, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй!» Два совершенно разных способа писать песни! Вот параллельно с этой «лодочкой по Яузе-реке» и возникло множество моих популярных песен 60-х и 70-х годов.

А к той, другой, хоть и замечательной, но другой песне я не приближался сознательно – в ней такие самостоятельные поэты работали, не подражать же! Не становиться же в хвост. Правда, одну песню наподобие я попытался написать. Она называлась «Магадан», в ней я спрашивал, почему благополучный Саша Галич поет вместо меня о тюрьме, почему ему «мое больное болит», и он часто перед своим выступлением у нас просил меня спеть «Магадан», что я и делал, почему-то сильно смущаясь.