Нетленный прах

И вслед за тем поведал, что оба злодея вот уже несколько месяцев кряду вели себя как вдрызг разругавшиеся супруги. И только благодаря вмешательству Корреаля или падре-иезуита удавалось их помирить. Последний скандал вышел совсем недавно: Рианьо сидел у себя в караулке, смежной с камерами убийц, и играл в шахматы с товарищами, верней, наблюдал за игрой. Тут раздались крики. Карвахаль обвинял Галарсу, что законопатили их сюда по его вине, из-за того что он связался с теми людьми, и что он, Карвахаль, сам не понимает, с какой стати он его послушал. Галарса ответил на это отборной бранью, просто последними словами обругал его и посоветовал держать язык за зубами, если не хочет его лишиться с головой вместе. Тогда Карвахаль заверещал, как оскорбленная жена, вопя, что ничего не боится, однако по всему выходило совсем наоборот – боится, и очень даже. В этот миг Галарса полез за своим ножом, нашел его и переложил в карман брюк, причем на глазах у всех. Карвахаль убежал и спрятался в уборной.

– И Корреалю все это было известно? – спросил Ансола.

– Точно не скажу, но на следующий день пришел падре Тенорио, увел обоих в часовню и заперся там с ними. Такое уже случалось – и не раз. А уж оттуда оба вышли как ни в чем не бывало. Не зря же говорят, будто исповедь камень с души снимает.

– Да уж, наверное, не зря, – согласился Ансола и спросил: – А они вынесли что-нибудь из камер? Я имею в виду Корреаля и его людей.

– Вот чего не видел, того не видел, – ответил Рианьо.

Ансола порекомендовал начальнику тюрьмы убрать из камер веревки и всякие колюще-режущие предметы, которыми заключенные могли бы нанести вред себе или другим, а также попытаться сбежать. То же относится и к тирольским шляпам: в том случае, если арестантов выпустят, вернее, выведут из тюрьмы, шляпы изменят им внешность. Все было сделано. Ансола вернулся домой удовлетворенный, но вместе с тем и озабоченный – теперь он воочию убедился в том, что раньше слышал от свидетелей: генерал Корреаль и иезуиты превратились, если судить по практическим результатам, в настоящих опекунов и покровителей убийц. Неужели они так боялись, что те развяжут языки? «Исповедь камень с души снимает», – сказал охранник Рианьо, но Ансола думал, что иезуит не столько исповедовал арестантов, сколько сулил им золотые горы. И приходил он к ним в часовню по тем же причинам, по каким присылали им в камеры клеветнические измышления про генерала Урибе Урибе в брошюрках, объявлявших его врагом Бога и Церкви. Ансола написал: «Укреплять дух убийцы». Написал: «Успокоить их совесть». И еще написал: «Убедить их, что они не попадут в ад».

Через несколько дней после обыска арестантам доставили посылку от тюремного капеллана. Вскрыв ее, они обнаружили две пары новой обуви и узел с новым бельем. Карвахаль выбрал себе башмаки желтой кожи, Галарса – белые парусиновые туфли; майки и трусы они честно поделили между собой. Обо всем этом рассказал охранник Рианьо. И добавил еще, что как-то на днях видел убийц, которые возвращались в свои камеры, неся охапки добротной одежды. Где они ее получили и от кого, он не знал, но рассказал, что свой узел Галарса сунул в сундучок как нечто ненужное, зато Карвахаль свои вещи развернул, повернул к свету, чтобы рассмотреть получше, а когда заметил, что Рианьо наблюдает за ним, запихал одежду в сундук, с силой захлопнув крышку – с силой и наглым вызовом. Ансола выслушивал эти показания, в каждом слове которых так явственно звучала завистливая досада к этим заключенным, живущим лучше, чем тюремщики, и вдруг сделал для себя некое открытие, долго еще потом не дававшее ему покоя. Он подумал, что за очень небольшие деньги можно было бы устроить так, чтобы в ближайшую же ночь Карвахаль и Галарса, не просыпаясь, залили бы кровью из перерезанных глоток вышитые наволочки.