Нетленный прах

Когда Марко Тулио Ансола опубликовал свою книгу, он не мог знать, что девяносто семь лет спустя в маленькой полутемной квартирке в забывшей о его существовании Боготе два читателя соберутся толковать о нем, как будто он жив, а о написанном – как будто все это произошло только что. А я не мог знать, не в том ли с самого начала состояло намерение Карбальо, чтобы показать мне эту книгу, потому что никогда в жизни не видал и даже не мог себе представить, что между ними – между книгой и ее читателем – может возникнуть такая степень близости. Не знал я и того, роились ли в его голове страхи или сомнения, когда он вручал эту книгу мне, или же он сразу счел меня достойным такого доверия. До этого мы говорили об Ансоле, о поручении, полученном от Хулиана Урибе и Карлоса Адольфо Уруэты; я спросил, как он сумел проверить все, что он рассказал мне, и где эти сведения. Вместо ответа Карбальо поднялся и направился в спальню, а не в библиотеку: было очевидно, что недавно он просматривал книгу. И, вернувшись, обеими руками протянул ее мне и сказал так:

– Дело в том, что прочесть ее надо двадцать раз. А иначе – из нее не вытянуть ее тайн.

– Двадцать раз?

– Ну, или тридцать, или сорок, – ответил Карбальо. – Это – особая книга. Ее надо заслужить.

Это был ветхий, замусоленный том в кожаном переплете с выдавленными на корешке буквами. «Убийство генерала Рафаэля Урибе Урибе» было написано на первой странице, слева красовалась подпись Карлоса Карбальо, а ниже шло название, да не просто название, а признание в паранойе: «Кто они?» В начале этой строчки не хватало перевернутого вопросительного знака, который имеется только в испанском языке с того далекого дня в XVIII веке, когда Испанская академия сделала его обязательным, зато рядом с обычным вопросительным знаком в конце фразы был изображен силуэт руки. «Черная рука, – подумал я, – с перстом указующим».

– Это донос о заговоре? – спросил я. – Не очень, надо сказать, тонко сделал сеньор Ансола.

Но Карбальо не одобрил мою шутку.

– Эта книга была во всех библиотеках Боготы, – промолвил он сухо. – Все купили ее: одни – чтобы поклоняться ей, другие – чтобы сжечь. Но в 1917 году она была в руках у всех. Любопытно, когда вы сумеете сделать что-либо подобное.

– Такое же скандальное? – спросил я.

– Такое же ценное. Книгу, имеющую благородную цель. – И добавил: – Хотя слово «благородство» для людей вашего поколения – звук пустой.

Я решил не обращать внимания на этот выпад.

– А позвольте узнать, какая же это цель?

– Нет. Не позволю, – ответил Карбальо. – Не позволю, пока вы не усвоите кое-какие сведения. Перво-наперво вам надо будет прочитать эту книгу и понять ее. Освоиться в ней как рыба в воде, точнее говоря. Я не говорю, что надо прочесть ее двадцать раз, как прочел я. Но раза четыре-пять, самое малое – обязательно. Иными словами, пока не поймете.

Я открыл «Кто они?» и со скучающим видом начал перелистывать страницы. Их было почти триста, заполненных убористым текстом. Я прочитал: «Нам, имевшим честь заслужить дружбу генерала Урибе Урибе и питавшим самую искреннюю любовь к этому выдающемуся государственному деятелю, доставляет бесконечное удовлетворение воздать дань благодарной памяти его светлому образу». В этой фразе было все, от чего меня воротит – высокопарность, велеречивость, напыщенное множественное число, которое колумбийцы так обожают, а я ненавижу сильней, чем самые гнусные пороки, свойственные роду человеческому. По давней привычке я взглянул на последнюю страницу, где иные читатели записывают впечатления или отзывы, однако обнаружил лишь цифры «1945» – след, оставленный на книге одним из многих читателей, доставшихся ей почти за столетие ее полезной жизни.

– Вы хотите, чтобы я прочел эту книгу четыре-пять раз?

– Если хотите понять ее, – отвечал Карбальо. – Если нет, не стоит и браться за нее.

– Может быть, и в самом деле не стоит. У меня нет на нее времени, Карлос. Это ваша одержимость, а не моя.

Карбальо, сидевший в такой позе – ноги расставлены, локти уперты в колени, руки скрещены на груди, – понурился, и я могу поклясться, что услышал вздох.

– И ваша тоже, – вымолвил он наконец.

– Моя – нет.

– Не нет, а да, Васкес, – настойчиво сказал он. – Уж поверьте мне, вы тоже одержимы этим.