Нетленный прах

Спустя несколько дней – три? четыре? – Ансолу переводят в «Паноптико». Его тюремщикам нельзя отказать в чувстве юмора: камера, куда его поместили, расположена почти рядом с теми, которые занимали раньше убийцы Галарса и Карвахаль, ныне в ожидании приговора переведенные в другое место. Раза два ему разрешили без конвоя отправиться в часовню помолиться. Едва лишь он прикрывает за собой деревянную дверь и преклоняет колени на холодном полу, едва лишь в полутьме губы его хотят произнести «Отче наш», как все обрывается: Ансола думает, что то же самое проделывали убийцы с отцами-иезуитами. Да, с теми, кто приходил проведать их, кто требовал от них стойкости и приносил кое-что почитать, с теми, кто бесследно исчез, если не считать нескольких статей под псевдонимами и нескольких сплетен из разряда «кто-то слышал, что кто-то видел». Они остались в тени, эти святые отцы, но вышли победителями из заговора против Урибе… Но кто же они? Ансола даже не видел их лиц и не смог бы узнать, повстречав на улице. По ночам теперь холодно, и он заворачивается поплотней в грубошерстное одеяло, подтягивает колени к груди; заснуть никак не удается, потому, быть может, что он почти не двигался целый день – читал газеты, вяло, больше по старой привычке, делал пометки, отчеркивая то, о чем говорилось сегодня в «Салон-де-Градос». Там его честят клеветником, лжецом, изменником, и публика встречает эти слова рукоплесканиями, ликуя от того, что его оборвали на полуслове, торжествуя, что его выбросили вон, только что не из окна. Тем временем Ансола выходит в тюремный двор на прогулку, получает ту же кормежку и пользуется отхожим местом в те же часы, что и остальные арестанты. Время от времени он посещает работы, наблюдать за которыми было частью его легенды, время от времени беседует с заключенными. Один из них, по имени Саламеа, некогда столь щедро поделившийся с ним сведениями о Галарсе и Карвахале и их безбедном житье в тюрьме, подошел к нему однажды утром и сказал так, будто пенял ребенку: «Ай, дорогой мой друг, только с вами могла выйти такая история. Только с вами!»

Но как же быть с этими новыми злоумышленниками? Они так нигде и не проявились. Нет ничего легче и проще, чем намекнуть, что за – неважно, каким – делом стоит смутный и зловещий заговор, и нет почвы благоприятней для этих зерен, нежели народная молва: с ее помощью с чудодейственной быстротой передается из уст в уста подозрение, пусть самое нелепое – однако от сеньора Ансолы мы ждали не этого, но конкретных доказательств и обвинений, вся страна замерла в ожидании. Когда мы слушали сеньора Ансолу, нас охватывало чувство, что в самой глубине души, в самой подоплеке своей искренности он знает не больше, чем судья, прокурор и публика. И по этой причине он смог выдержать лишь несколько часов гражданского долга – его появление в облике решительного и отважного обвинителя прельстило очень многих и привлекло внимание всех, однако падение его было неизбежно, поскольку он вознесся на недомолвках и неопределенностях, и пьедестал этот в ходе нелицеприятных дебатов рухнул. Томительное напряжение первых слушаний скоро превратилось в занимательный фарс, и люди, которые поначалу ощущали над головами леденящее дыхание Немезиды, вскоре принялись улыбаться или зевать.