Нетленный прах

– Вот поэтому. Поправьте меня, доктор, если я ошибаюсь, но ничего, кроме времени, мы не выиграем. Выиграем время, чтобы я продолжала вести такую жизнь, без значимых перемен, и в ожидании того момента, когда настанет пора отрезать вторую. Потому что дела обстоят именно так, да? Через несколько месяцев придется ампутировать вторую, так? Ну, скажите мне, доктор, скажите, что я не права.

– Правы, – ответил Бенавидес. – Насколько мы можем прогнозировать развитие событий, все именно так.

Он ни на миг не спускал с нее глаз. Меня восхитила его отвага, потому что я, например, хоть и был в стороне от этого диалога, не решался встретиться с ней взглядом, а когда встретился глазами с отцом Андреа, поспешно отвел их: нашел прибежище на экране телефона, делая вид, будто что-то записываю, потом на прозрачных пакетах плазмы, потом даже на самой Андреа – на ее собранных в узел волосах, на белой шее с заметно набухшей артерией, на атлетических руках.

– Иными словами, – сказала она, – любое средство – лишь полумеры. Паллиатив. И ничего нельзя сделать, кроме одного – выиграть время. Это правда?

– Правда.

– Ну вот, мы с папой поговорили… И решили, что не хотим больше выигрывать время. – Отец вжал голову в плечи и зарыдал. – Просто я очень устала, – проговорила Андреа и тотчас добавила: – Прости меня, папа. – И тоже заплакала.

Бенавидес подошел к кровати и взял в обе руки левую руку Андреа – бледную, крепкую и маленькую, а потому совсем исчезнувшую в его ладонях.

– Очень хорошо, – сказал он. – Ты совершенно права. И имеешь право попросить прощения, право – но не обязанность. Ты проживаешь это, ты – и никто больше. И ты была отважна – ты была очень отважна, я редко видел в жизни таких отважных людей, как ты и твой отец. Я не стану и пытаться переубедить тебя. Во-первых, потому, что уже сказал все, что тебе следовало знать. Во-вторых, потому, что на твоем месте сделал бы то же самое. Врач должен лечить, когда может вылечить. А если не может – должен облегчать страдание. А если и это не в его силах, должен быть рядом, поддерживать и постараться, чтобы все это произошло в наилучших условиях. И я буду рядом с тобой, как и раньше, но только если ты сама захочешь, Андреа, только если разрешишь мне это, потому что сочтешь полезным или необходимым.

Андреа коротко всхлипнула – так плачут люди, вышколенные долгим страданием. Мягко вытерла глаза и сразу же, взяв с ночного столика бумажный платочек, провела им по кончику носа, как будто из кокетства, как будто не желая, чтобы он блестел.

– И что теперь?

– Надо будет оформить кое-какие бумаги, – сказал Бенавидес. – И уже завтра сможешь покинуть клинику. Поедешь домой.

– Домой, – с улыбкой повторила Андреа.

– Мы поедем домой, – отозвался отец.

– Да, – сказала она. – Да. А потом? Вы что намерены делать, доктор?

– Будем давать тебе болеутоляющие.

– А потом?

– Потом – уже ничего.

– Ничего не надо будет, – сказал отец. Казалось, что это вопрос, но – только казалось.

– Иногда, – сказал Бенавидес, – не делать – это самый правильный способ делать.

– Спасибо, – сказала Андреа.

– Завтра выйдешь отсюда.

– Да. Завтра выйду отсюда. Поеду домой, лягу на свою кровать.

– Так все и будет, – ответил отец.

– Теперь попрошу вас, сеньор Хиральдо, уделить мне две минуты, – сказал Бенавидес. – Надо кое-что подписать. Андреа, мы скоро.

Они вышли. Мы остались в палате вдвоем с Андреа: она смотрела в потолок, а я – на нее, и горестно сознавал, что всей эмпатии, сколько ни есть ее на свете, не хватит, чтобы угадать, что происходит у нее в голове. Эта женщина только что решила умереть – о чем думает человек, когда с ним происходит такое? Где ее спутник жизни, если таковой имеется? Где ее дети? Может быть, она сейчас жалеет о непоправимых ошибках, а может быть, вспоминает давние минуты счастья. А может быть, терзается страхом перед тем, что надвигается на нее. Я видел, как она моргнула раз и другой, сомкнула веки, как делаем мы, чтобы убрать слезу, а потом посмотрела на меня:

– А вы что скажете, доктор?

– Простите?..

– Ну, вы же знакомы с моим случаем. Каково ваше мнение? Я совершаю ошибку?

– Это дано знать вам одной, – сказал я и сейчас же подумал, что это малодушие, особенно заметное рядом с отвагой Андреа, которая не только приняла решение, но и захотела узнать о нем мнение другого врача. Человек менее мужественный предпочел бы не собирать мнения, чтобы они не заставили его усомниться в решении, принятом с таким трудом. – Нет. Думаю, вы правы.

Она все смотрела на меня.

– Мне страшно. Но еще я очень устала. И усталость пересиливает страх.

– Послушайте, Андреа, – сказал я. – Я не могу знать, что вы чувствуете. Большинство медиков делает вид, что знает, но это неправда. Не знают они, но читают вашу историю болезни и пытаются угадать. Я могу вам сказать только одно – доктор Бенавидес относится к числу тех, кто знает. И если он пообещал, что не оставит и поддержит вас, вам нечего бояться: вы в самых надежных руках.