Нецензурное убийство

* * *

До Кравецкой Мачеевскому оставалась уже пара шагов. Он улыбнулся тому, что Закшевский выбрал для встречи дом почти по соседству с тюрьмой в Замке. Миновал нескольких каменных домов и оказался перед низеньким, одноэтажным деревянным строением. Номер на табличке разобрать было невозможно, но хозяева, чтобы избежать штрафа, написали рядом с ней мелом: «Кравецкая, 2».

Зыга постучал в правую дверь. Услышал что-то на идиш, что с равным успехом могло означать как «пожалуйста», так и «убирайтесь». Несмотря на это, он вошел.

На кухне суетилась низенькая толстая женщина лет сорока, за столом сидели двое мужчин. Старший, с бородой патриарха, отложил дратву и уже много раз подбивавшийся ботинок, младший, худенький брюнет с копной курчавых волос и в проволочных очках, поднял взгляд от книги.

— Пан Гольдман? — спросил полицейский. — Симха Гольдман?

— Он уехал, — буркнул по-польски очкарик.

— Но я здесь кое с кем условился.

— Фамилия?

— Мачеевский.

Молодой еврей встал из-за стола и дал знак младшему комиссару идти за ним. Бородач — вероятно, отец парнишки — проводил их равнодушным взглядом.

Минуту спустя они оказались в небольшом тесном дворике. Зыга проследовал за своим проводником по скрипучей лестнице на чердак.

— Здесь, товарищ. — Очкарик указал Мачеевскому на облезлую дверь рядом с никогда, наверное, не мытым окном. Оно было такое маленькое, что там едва поместилась бы голова мужчины.

— Спасибо. — Зыга пожал ему руку. — Посторожите, пожалуйста.

Закшевский полулежал на узкой козетке с тетрадкой на коленях. На нем были свитер, брюки-гольф, носки в клеточку и спортивные ботинки. Мотоциклетную кожаную куртку и кепи он бросил в ноги кровати. В правой руке поэт держал вечное перо, в левой папиросу. Он как раз поднес перо к губам, словно забыл, какой предмет для чего служит, но атавистический сосательный рефлекс положительно влиял на его вдохновение.

— Салют, Юзек. — Мачеевский снял шляпу. — Однако из вас конспираторы! К тебе сюда каждый мог бы войти.

— Но не каждый знает, что я здесь. — Закшевский закрыл перо и сел.

Зыга расстегнул пальто и устроился на единственном стуле рядом с узким столом у стены. Достал портсигар, начал рыться в спичечном коробке. Как назло, все спички были обгорелые, по дурацкой привычке засунутые обратно.

— Что у тебя есть?

— Представь себе, кое-что странное о твоем Биндере. — Редактор подал сыщику огонь. — Ты тоже мог бы это знать, если бы посылал агентов не только в центр, но и на Косьминек или на Широкую.

— Не расходись, Юзек, у меня перчаток нет. Тут не ринг.

— А еще у тебя, наверное, нет кастета, как у твоих коллег в Замке. — Закшевский затянулся папиросой. — Однако к делу. Я искал малину у товарища на Косьминеке и, представь себе, прямо на Длугой наткнулся на однокурсника.

— Фамилия и адрес. — Мачеевский вытащил из кармана блокнот.

— Адам Гайец. Живет в служебной квартире на Крохмальной. Конторский служащий с сахарного завода.

— Ты очень честно колешься, — засмеялся младший комиссар. — В чем тут соль, а?

— Я не колюсь, Зыга, а помогаю коллеге спортсмену, — одернул его Закшевский. — А вот в чем соль? Что ж, не отрицаю, я этого человека не люблю. Из-за него меня чуть не повесили, и это еще на первом курсе.

— А что ты такого напроказил?

— Я? Ничего. Гайец был корпорантом и не придумал ничего лучшего, как стать руководителем национального кружка. Ну, ты понимаешь, «скамеечное гетто» [28] для этих недокатоликов в нашем католическом университете. И вот, когда я как-то раз его встретил ночью, то зашвырнул эту его дурацкую корпорантскую шапку на фонарь. Около главной почты, как раз на углу. Но как-то из этого ничего не вышло. Гайец ведь знал, что делал, когда примазывался к фашистам, потому как единственно благодаря содействию корпорации продержался в университете целых три года. Не слишком сообразительный, как видишь. До такой степени, что когда меня увидел, не вспомнил даже, что мы с ним были на ножах, наоборот, расклеился весь. Он не был трезвый, факт, но чтобы сразу обниматься с коммунистом? В любом случае он начал мне льстить, что я порядочный человек, потому что никогда никем не прикидывался, не то что некоторые. Ну я и потянул его за язык, кто прикидывается. А он на это, что всего ожидал, но только не того, что Биндер якшается с пархатыми.

— Что? Биндер с пархатыми? — повторил ошарашенный Зыга.

— Именно так и сказал. Возвращался ночью из пивной и случайно видел, как Биндер, еще один тип и какой-то раввин совещались в автомобиле на Краковском Предместье.

— У дома Биндера?

— Не знаю, я не хотел вспугнуть Гайеца. Соображает он в общем-то дерьмово, но он не идиот. В любом случае это было на прошлой неделе, за пару дней до убийства.

— Предумышленного убийства, Юзек, — поправил его Мачеевский. — Ты как юрист, даже красный юрист, должен понимать разницу. В каком автомобиле?

— В «роллс-ройсе», — сказал с серьезным видом Закшевский.

— Что? — Зыга поднял глаза от блокнота. — Издеваешься?