Нецензурное убийство

Они протиснулись по узкому проходу между рабочими, железнодорожниками и младшими командирами в расстегнутых шинелях. Когда они подошли, Мачеевский присмотрелся повнимательнее к однокурснику редактора «Нашего знамени». Тот был высоким блондином ненамного старше Закшевского, но с полукружьями залысин надо лбом. Должно быть, он пришел недавно, потому что кружка перед ним стояла почти полная, а пепельница пустая.

Гайец кивнул им и встал, чтобы поздороваться.

— Салют, — протянул ему руку Закшевский. — Позволь представить, мой коллега-боксер, Зыгмунт Мачеевский. Мы случайно встретились у вокзала.

— Очень приятно, Адам Гайец. Вы, может, тоже где-то здесь живете?

— Нет. Тетку на поезд провожал. — Зыга усмехнулся и щелкнул пальцами в сторону стойки. — Наконец-то она уехала, а значит по этому поводу… Пан трактирщик, пол-литра и три «медузы»!

Через пару минут толстый официант с грязной тряпкой, перекинутой через руку, принес им водку, рюмки и каждому по свиному студню.

— Платить сразу, — потребовал он безо всяких церемоний, оценив взглядом старое пальто и физиономию Мачеевского.

— О, так вы чаевых не хотите! — огрызнулся Зыга.

— Щаас, чаевые, уж я вижу! Я вас и знать не знаю. Сегодня тьма народу, запросто можно войти и выйти, а потом ищи ветра в поле. С вас семь причитается.

— Ну, здесь на три больше, ясно. — Младший комиссар выловил из бумажника десятизлотовую банкноту.

— К вашим услугам, — просиял официант.

— А сдачу мне здесь и сейчас. Чтоб потом не искать ветра в поле, — добавил Зыга.

Толстяк повозил по грязному столу тряпкой и отошел.

— Напрасно вы ему так сказали, — заметил Гайец. — Он может и в пиво плюнуть. Хотя я понимаю, хамы страшные, распоясались. Но чему удивляться при таком правительстве?!

— Вы, может, тоже левый, как Закшевский? — Мачеевский сделал удивленное лицо.

— Боже упаси! — содрогнулся блондин. — Я католик, а когда учился, принадлежал к корпорации!

— Ну так, ваше здоровье, — ответил Зыга, не желая раньше времени заводить разговор о политике. Гайецу и Закшевскому водки не пожалел, себе налил полрюмки, после чего прикрыл ее ладонью.

Закончив, он наблюдал, как блондин подносит рюмку к губам и с нервной ловкостью вливает в себя ее содержимое. Либо его по-прежнему терзала эта история с Биндером и евреями, либо он был алкоголиком, который тщательно это скрывал. В своем сером костюме в полоску, он выглядел в этом унылом месте чистым и опрятным, как типичный бюрократ. Только элегантности в нем не было никакой, о чем убедительно свидетельствовала бабочка в горошек, да к тому же еще и на резинке.

Когда Гайец слегка запрокинул голову, выбирая последние капли, Мачеевский заметил, что он тщательно выбрит от щек до кадыка, брился не более десяти часов назад, и на коже нет ни единого, даже самого крохотного пореза. У алкоголика с утра такой твердой руки не бывает, а к парикмахеру он скорее всего не ходит: ему это не по карману. Если Гайец пил нечасто, задача младшего комиссара несколько осложнялась. Судя по росту — на глаз метр семьдесят пять — и ширококостной фигуре, пол-литры не хватит, чтобы вытянуть из него бессвязные откровения. К тому же Зыга должен следить за собой и быть в меру трезвым. Он решил, что для начала попробует ускорить темп.

— Не будут немцы плевать нам в лицо! — Он налил по новой.

Гайец как будто бы помрачнел, но выпил. Потом оглядел зал.

Мачеевский проследил за его взглядом.

Военные через два столика от них буйно хлестали водку «за отчизну». Один то и дело рвался запеть «родную мелодию», остальные довольствовались патриотическими тостами. Рабочие пили тихо и тоскливо. Куда больше, чем праздник, их волновали растущая дороговизна и угрозы понижения зарплаты, о которых упоминали газеты.

Не теряя времени, Мачеевский поднял бутылку. Он ждал, пока в глазах Гайеца появится пьяная муть. Ждал все пол-литра.

— Ну, еще по одной. За старых поляков! — предложил он, открывая очередную бутылку. И тут же начал направлять разговор в сторону свинства нынешнего времени: — Пить стоит за старых, потому что нынешние поляки, пан Гайец, делятся не на героев и свиней, но на честных и ленивых сукин-сынов. Не смотрите на меня с таким удивлением, не я это придумал. Это написал Бжозовский[31], только культурнее. Ну, итак, когда честный поляк возделывает в трудах праведных свой кусочек возрожденной отчизны, сукин-сыны усердно соображают, как бы ничего не делать и тоже нажраться. Справедливо и утешительно то, что девять из десяти вмазываются мордой в брусчатку. К сожалению — что несправедливо и трагично, — десятому всё удается. И как раз из таких фартовых сукин-сынов, пан Гайец, берутся депутаты сейма, партийные деятели и прочая сволочь. Пан трактирщик, еще бутылочку! И селедку!!! — окликнул он проходившего мимо официанта.

Тот смерил Мачеевского красноречивым взглядом и успокоился, лишь увидев вынутую из бумажника десятку.

— Бутылку и три селедки, — повторил официант. — А все же, не могли бы вы, господа, поговорить вместо политики о женщинах? А то знаете, как бы гнида какая не услышала.