Нецензурное убийство

— Виноват, пан комиссар, извольте принять извинения. Утром мальчик придет за подносом, а сахар… Пускай уж остается, только сахарницу скажу, чтоб забрал.

Когда официант вышел, Зыга заглянул в сахарницу. Она была полупустая.

— Сделал, однако, одолжение! — усмехнулся Мачеевский.

Подойдя к окну, нечаянно задел столик с печатной машинкой; чуть-чуть всего задел, но мебель все равно едва не развалилась. Младший комиссар сжал руку в кулак и пригрозил раздолбанной машинке, носившей гордое название «Орел». «Орел» — первая польская пишущая машинка. Возможно, сразу после обретения независимости она еще работала исправно, но Мачеевский познакомился с ней лишь в 1926 году, после майской авантюры маршала[8].

Ему вспомнились слова, которыми приветствовал его тремя годами раньше младший комиссар Хейвовский в Замость, когда в тамошнем следственном отделе Мачеевский начинал службу.

«Бумага — казенная, пан прапорщик, а значит, не для всяких каракуль, не для того, чтоб сапоги чистить, и, Боже упаси, не для сортира. Лист должен использоваться с обеих сторон. Получите полпачки на год, а как вся выйдет, это уже ваша головная боль, что делать».

Прошло совсем немного времени, и Зыга понял, каким чудом его коллеги не исчерпывают свой лимит бумаги через два месяца — просто они пишут только тогда, когда это абсолютно необходимо. Зато Биндер, будучи журналистом, бумагу не экономил. И из-за этого младшего комиссара ждала тяжелая ночь.

* * *

 Косьминек только делал вид, что спит. Перед облезлыми воротами, правда, не посиживали профессиональные безработные, но в закоулках Гарбарской или Длугой то и дело мелькала тень в надвинутом на лоб картузе и с приклеенной к губам папиросой. И сразу исчезала во мраке и бурой осенней мгле, ловко минуя зловонные лужи у кожевенного завода.

Статный усач остановился на углу Гарбарской и Вспульной, зажег спичку. Через минуту запахло фосфором, потом, уходя, он оставил за собой аромат хорошего египетского табака. Они его не задержали, хотя их было трое. Фраер, но чувствует себя здесь слишком свободно. Глянул из-под шляпы на шпану и как ни в чем не бывало двинулся дальше, даже шагу не прибавил. Манек, самый младший из троицы стоявших на углу мальчишек, получил от кореша локтем в бок и исчез в подворотне. Остальные разошлись в противоположные стороны, один в направлении Желязной, второй — к железнодорожным путям. Этот последний, переходя через улицу, имел возможность подольше наблюдать чужака, и обратил внимание на его добротное пальто из светлой шерсти и усы, как у маршала.

Городской фраерок или деревенщина при деньгах, оценил он. Но чего он тут ошивается, ища приключений на свою голову?

Чужак спокойно миновал очередной угол и исчез из виду за тупиковым путем, ведущим в ворота кожевенного завода. Тем временем Манек пробежал по двору, перескочил забор и появился из мрака на соседней улице. Быстро глянул, горит ли на втором этаже свет. Протяжно свистнул в два пальца. В окне появилась тень, потом пропала. Манек ждал, прислонившись к стене.

Скрипнула узкая дверь в никогда не открывавшемся полностью подъезде низкого каменного домика. Шпаненок увидел сначала огонек папиросы, а потом Сташека Бигая.

— Что такое?

— Что-то готовится, Куцый. Флик чегой-то тут вынюхивает.

— Ха, флик тебе не курва какая. — Бигай сплюнул. — Один ночами не шляется.

— Ну а чо б городскому фраерочку здесь вынюхивать? Да и за его одежку, случай чего, ни шиша не получишь.

— Ни шиша? Ты — может быть. — Куцый снова сплюнул и зыркнул в сторону лесопильни, куда показывал Манек. — Я бы это дельце враз прокутил. Одежка-то самое оно, французский шик. Но раз уж ты меня с бабы стащил, пойдем прогуляемся.

Чужак вовсе не спешил. Когда они дошли до лесопильни, тот был только на углу Фабричной. Стоял, прислонясь спиной к единственному фонарю, и дымил папиросой. Ждал.

Куцый свистнул. Тип даже не шелохнулся, только глянул, не заходит ли кто-нибудь к нему в это время с другой стороны. Затянулся дымом, рассмотрел лица шпаны в свете фонаря и щелчком отправил окурок в лужу.

— Бигай Станислав, — сказал он. — Ну наконец-то. Пойдешь со мной.

— Не могу, — загоготал Куцый. — На работу опаздываю.

— На какую работу?

Сташек пожевал папиросу и кивнул на вывеску над закрытыми наглухо воротами по другую сторону улицы: «Механические мастерские Э. Пляге и Т. Ляшкевич. Самолетный завод».

— На тяжелую работу. К Пляге.

— А ты? — Тип повернулся к стоящему сбоку Манеку.

— А я — к Ляшкевичу! Аэропланы строить.

— Как дам по морде, сам полетишь, как аэроплан.

— Э-э-э! — Куцый выплюнул окурок и сделал два шага в сторону незнакомца. — Вы, пан сыщик, один, а мы тут на своей территории.

Свист Манека разорвал тишину, кто-то кинул камнем в фонарь, раздался предостерегающий треск короткого замыкания. Фонарь замигал, но не погас, освещая несколько фигур, возникших из ворот и из-за заборов.

— Такой весь из себя смелый, а, Бигай? — Тип сдвинул шляпу на затылок.

— Такая твоя жизнь сраная, ментяра… — В руке Сташика блеснул нож.