Неудача Кунцевича

— Нет, — ответил Осип Григорьевич, — это шоферы, высшая эмигрантская каста, заводским в ресторанах столоваться не по карману.

— Понятно… Так вот. Когда мадемуазель Фурро вскрыли, выяснилось, что она была беременна, семь недель. Так вы нам поможете, месье Клопп?

Глава 2

Протез был так хорош, что Клопп передвигался только с тростью, да и хромал, как ему казалось, почти незаметно.

Фурро жили на углу рю дю Вье пон де Севр и рю де Катр шемине, рядом с магазином Пышмана, который торговал русскими продуктами. У Пышмана можно было найти все что угодно — от черного хлеба до черной икры. «Надо будет на обратном пути заглянуть, огурчиков соленых купить и икорки баклажанной», — подумал Клопп, проходя мимо магазина и кланяясь сидевшему на лавочке хозяину.

— У Сюртэ ажаны[30] кончились? — спросил месье Фурро, разлив по рюмкам «смирновскую» и протянув одну из них Клоппу — помянем.

Выпили.

— Они считают, что для этого розыска надобен человек, знающий русскую колонию изнутри. Я думаю, в этом есть здравый смысл, — ответил Клопп, цепляя на вилку кусок селедки.

— Лягушатникам дай волю, они все свои дела на нас, русских, переложат, — хрустнул соленым огурцом Фурро. — Да я, собственно, не против, ищите, Осип Григорьевич, по мне пусть хоть черт лысый ищет, лишь бы толк был!

— Спасибо, месье Фурро. Скажите, а почему в тот день дочь возвращалась домой так поздно?

— Вы хотели сказать, рано? Она работала на Монмартре, официанткой в ресторане. Раньше жила в отеле рядом со службой, но в последнее время дела в ресторане пошли плохо, ей урезали жалование, и платить 250 франков за комнату ей стало не по карману. Вот и моталась каждый день туда-обратно.

— Понятно. Позвольте осмотреть комнату Лауры?

— Ажаны перевернули там все вверх дном, я всю ночь потратил, чтобы прибраться, Мадлен пыталась помочь, но… Только какую-нибудь вещь Ларочкину в руки возьмет — в слезы… Впрочем, извольте, если считаете нужным.

Комнатка покойной мадемуазель была маленькой и нарядной. Старый гардероб, узкая кровать, книжная полка на стене, тумбочка и столик с большим зеркалом составляли всю ее обстановку. На подоконнике сидели белый плюшевый медведь и розовый заяц, в шкафу висели три платья, плащ и зимнее пальто, в тумбочке стояла шкатулка с бижутерией. Было совершенно непонятно, что тут можно было разбирать всю ночь.

— В моей молодости барышни заводили себе эдакие, знаете ли, альбомы. Сейчас это разве не распространено у молодежи? — спросил Осип Григорьевич хозяина, закрывая прикроватную тумбочку.

— Когда в гимназии училась, писала в какие-то тетрадки, их полиция забрала. Но как на службу пошла — не до тетрадок стало, спать было некогда.

— Понятно. Позвольте, я платье осмотрю?

— Они и платье смотрели, выгребли из карманов все бумажки, даже старые билеты на метро с собой унесли.

Клопп все же снял с вешалки пальто и поочередно сунул руку в карманы. Один вывернул. Низ кармана был зашит крупным стежком.

— Сейчас шьют из такой ткани, что через месяц карманы рвутся, если кладешь в них что-нибудь тяжелее двухфранковой монеты, — посетовал месье Фурро.

— Это да, — сказал отставной полицейский, ощупывая низ пальто. — Не будете ли любезны дать мне ножницы или нож?

— Пожалуйста. — Отец убитой вышел из комнаты и вскоре вернулся с большими ножницами с выкрашенными зеленой краской ручками.

Осип Григорьевич поддел и разрезал нитку, сунул руку за подкладку и извлек на свет божий осьмушку бумаги.

— Что это? — Фурро вытянул шею, стараясь разобрать надписи на листочке.

— Это счет об аренде ящика в десятом почтовом бюро на пляс Марсель Сенба. Не знаете, зачем ваша дочь абонировала его в октябре прошлого года?

— Как вы без ассансера[31] обходитесь? — посетовал Клопп, останавливаясь у подъезда и вытирая платком пот со лба.

— Привыкли, — сказал Фурро, — а что, в вашем доме подъемная машина имеется? Это какая же у вас лайя[32]!

— Я особняком живу[33], — похвалился Осип Григорьевич. — У меня даже огородик есть.

— Счастливый вы человек!

На почте затруднений не возникло. Директор бюро, выслушав просителей и внимательно разглядев квитанцию, попросил справку мэрии о смерти Лауры Фурро и выписку о ее рождении. Все эти документы Огюст Генрихович предусмотрительно захватил с собой, причем выписка из метрической книги церкви Казанской иконы Божией Матери села Константиново Рязанской губернии и уезда была снабжена переводом на французский.

Месье Фурро заполнил пару каких-то бланков, передал их директору и получил взамен маленький плоский ключик от одиннадцатого ящика.

В ящике было одно-единственное письмо в желтом конверте, штемпель отправителя на котором носил обозначение 13-го бюро (17, рю Клозель — Париж IX).

Осип Григорьевич попросил у почтовика нож, аккуратно вскрыл конверт и достал из него лист дорогой писчей бумаги, исписанный кириллическими буквами.

— Ей писал какой-то русский! — воскликнул Фурро.

— Я бы сказал — советский.