Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.

Два ряда оставалось — коробок. Из третьего — одна, посередине. Звеньевой Герасько подошел чуть раньше Рогова и подтащил её к краю, но не взял, оставил так, себе же другую выковырил. Для него оставил — Рогов понял это не то с благодарностью, не то с обидой, и не воспользовался. Нагнувшись и преодолевая живот, тоже взял из неудобного нижнего ряда.

Конечно, он старше их всех, и им не приходится, как ему, таскать дополнительно полцентнера жира туда–сюда, и физическая работа для них привычна, потому что это основная их работа, но это не значит, что Рогову нужны поблажки. Свои три с половиной часа как-нибудь отработает на равных — с ними.

Поддав коробку животом, плюхнул, поправил, так что синяя этикетка с красной рыбиной оказалась вровень с другим–и красными рыбинами, назад пошел. Неприметно провел холодной, волглой уже — рукавицей по разгоряченному лбу. Поблажки не нужны ему! Когда полтора часа назад спустился по отвесной лестнице в их второй трюм — непроворно, с нарочитой даже неуклюжестью спустился — и объявил, отдуваясь, что подвахта, дескать, прибыла, ребята встретили его шумно и подтрунивая — начальство! —но и другое было — Рогов заметил это по их напряженным улыбкам. Разочаровались ребята: в других трюмах подвахта, как подвахта, а тут… Конечно, дед — свой человек, не занудливый и не вредный, если только дело его техники не касается, но какой, скажите, толк от него в трюме? Ему хотя б себя та–скать… И потом, одно дело, когда ты идёшь на подвахту, потому что тебе приказано — тут уж, будь добр, вкалывай наравне с матросом, а другое, когда тебя не заставляют, сам лезешь — от скуки, надо полагать. Рогов отдувался, вроде очень уж тяжко пришлось ему на этой отвесной лестнице, но в душе посмеивался, довольный и хитрый. Знал: выдержит, как бы туго не пришлось. Рогов есть Рогов. Стармех крепко уважал себя.

Лишь нижний ряд остался, его расхватали, и Герасько играючи, ногой пнув, покатил по рельсам порожнюю тележку.

Все, кроме Герасько, порасселись на таре, и Рогов тоже; медленно вытянул по сухому картону дрожащие от напряжения ноги. Тары полно: весь правый угол забит—сиди, лежи. Прикинул, добраться ли им сюда за два часа. Если да, — освобождать придется угол, а это неплохо: лучше с тарой возиться, чем с двухпудовыми коробками. «Сачок! — уличил себя Рогов. — Скоро полсотни стукнет, а сачок. Что полегче ему». Но —не зло, не всерьёз.

Рукавицы отсырели — тонкая, непрактичная материя. Глянув на четырехугольный выем люка — нет ли стропа? — Рогов стянул рукавицы. Казалось, и руки тоже отсырели — пальцы красные и перетянуты, как сардельки. Стармех слабо пошевелил ими. Скверно, когда сыреют рукавицы, а ведь у него новые, матросу же на весь рейс лишь две пары дают. Экономия!

В четырехугольнике синело небо, и казалось, что далеко оно только отсюда, из трюма, а от палубы близко, потому что и палуба далеко, если глядеть, задрав голову, из этой. промозглой ямы, освещенной средь тропического дня жёлтым электричеством. Уже шесть скоро, а там пекло ещё, в шортах работают. Тело успокаивалось и стыло.

Надвинулась тень, опережая строп, но он сейчас же догнал её, покачался, примериваясь. Рогов следил. Это только со стороны просто: поднять, перенести, опустить— только со стороны, когда же сам за лебёдкой, сложнее все. Под ладонью — полированная теплая округлость рычага, стронешь — и побежит трос, но строп черт–те где от тебя, грузно покачивается себе на весу — попробуй, просунь его в отверстие, которое, кажется, одного размера с ним, если не меньше.

И все-таки славная эта штука—лебёдка. Вначале, когда строп ещё на промысловом судне, в брюхе его — свободно провисают твои тросы, а подымает и делает все тамошний лебёдчик, но ты уже на стреме: не упустить момент, вовремя перехватить плывущие к тебе полторы тонны. Здесь, на перехвате, между двумя лебёдками, когда та отдала уже, а эта ещё не взяла или, напротив, взяла слишком резко, дёрнула, чаще всего и рассыпаются стропы — в море между бортами летят коробки со свежемороженой. Тут глаз нужен. Ещё та лебёдка несет, а ты уже исподволь принимаешь на себя часть тяжести (не дёргая — исподволь), потом больше принимаешь и, наконец, все. Тросы промысловой лебёдки провисают, выполнив свое — работаешь сам. Несешь к точке, но останавливаешь заблаговременно, за миг до того, как строп отверстие накрыл, пружинишь рычаг— майнаешь. Без паузы перевести из горизонтали в вертикаль, просунуть, не примериваясь, — в этом искусство. Интересно и не уставая работал на лебёдке Рогов, но после неловко было перед остальными, кто тяжело вываливался из трюма. Ведь не после отдыха ныряли в трюм на три с половиной часа, а отбарабанив вахту — механики, штурмана, электрики. Для него же подвахта (когда на лебёдке) вроде развлечения.

Строп застилал свет, покачивался, приноравливаясь.

— Давай, — процедил Осипенко, запрокинув прыщавое личико. — Телишься! —Издевался снизу над не–видимым, далёким — на солнце и на воле — лебёдчиком.

Володька Шаталин, развалясь, тоже поиздевался — сквозь усики на лоснящемся лице:

— Как в бабу все равно.