Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Ялтинская конференция, на которой Рузвельт продолжал поддерживать многие советские предложения, стала еще одной дипломатической победой Сталина. В советских бюрократических структурах царил оптимизм. Казалось, для советской послевоенной дипломатии открывались поистине безграничные горизонты. Комиссариат иностранных дел (НКИД) распространил среди советских дипломатов за рубежом циркуляр с информацией об итогах Ялтинской конференции со следующим мажорным заключением: «Общая атмосфера на конференции носила дружественный характер, и чувствовалось стремление прийти к соглашению по спорным вопросам. Мы оцениваем конференцию как весьма положительный факт, в особенности по польскому и югославскому вопросу, также по вопросу о репарациях». Американцы, вопреки опасениям Ставки, не воспользовались открывшейся им дорогой на Берлин, уступив славу (и потери) от взятия столицы рейха советским войскам. Сталин был очень доволен и в своем ближнем окружении хвалил генерала Дуайта Эйзенхауэра, главнокомандующего союзными силами в Европе, за его «благородство». Позже, в августе 1945 г., Сталин даже оказал Эйзенхауэру и послу США А. Гарриману невиданную честь, пригласив их стоять рядом с ним на трибуне Мавзолея Ленина во время парада советских физкультурников^{67}.

Историки спорят, изменил ли Рузвельт незадолго до смерти свое благожелательное отношение к идее послевоенного сотрудничества с СССР или все-таки нет. Известно, что американский президент был встревожен доходившими до него известиями о поведении советских войск в Польше и других странах Восточной Европы, а также возмущен подозрениями, возникшими у Сталина в ходе «Бернского инцидента». Именно по этому поводу он направил Сталину необычно жесткую телеграмму^{68}. Внезапная кончина президента Рузвельта 12 апреля 1945 г. стала для Кремля полной неожиданностью. Оставляя свою запись в книге соболезнований в резиденции американского посла в Москве на Спасопесковской площади, Молотов «казался глубоко взволнованным и опечаленным». И даже Сталин, как отмечает один из его биографов, был, видимо, потрясен внезапным уходом из жизни Рузвельта^{69}. Сталин потерял партнера по Большой тройке, великого государственного деятеля, с которым можно было договариваться по-крупному о послевоенном мировом порядке. Новый президент, Гарри С. Трумэн, был величиной неясной, политиком из провинциального Миссури, и его высказывания в адрес Советского Союза не обещали Москве ничего хорошего. Понятно, почему советская сторона боялась испортить советско-американские отношения в то время, когда послевоенный торг только начинался. Опасения такого рода сказались на поведении Молотова во время его первой официальной встречи с Трумэном 23 апреля 1945 г. Новый хозяин Белого дома обвинил Советский Союз в нарушении Ялтинского соглашения по Польше и прервал встречу с советским министром, не дожидаясь его возражений. Громыко, который участвовал в этой встрече, позже рассказал дипломату О. А. Трояновскому, что Молотов был явно встревожен. «Он опасался, как бы Сталин не возложил на него ответственность за этот эпизод». Вернувшись в советское посольство, Молотов долго не мог найти нужных слов, чтобы написать отчет Сталину о встрече с Трумэном. «Наконец, он позвал Громыко, и они вдвоем принялись смягчать острые углы». В результате в этом отчете, ныне хранящемся в архиве МИД РФ, нет и следа нападок американского президента и растерянности Молотова^{70}.

Вскоре после смерти Рузвельта офицеры советской разведки, работавшие в Соединенных Штатах, стали сообщать центру об опасных тенденциях, указывающих на скрытую смену позиций в Вашингтоне в отношениях к Советскому Союзу. Для них не было новостью существование многочисленных антикоммунистически настроенных сил среди католиков и в профсоюзном движении, не говоря уже о широком спектре реакционных движений и организаций, боровшихся против «Нового курса» Рузвельта. Все эти силы выступали против союза с Москвой и обвиняли администрацию в «умиротворении» сталинского режима. Ряд высших американских военных (среди них генерал-майор ВВС США Кертис Лемэй, генерал армии Джордж Паттон и другие) открыто говорили о том, что после победы над «фрицами» и «япошками» надо «покончить с красными»^{71}.