Неудобные люди

Ему показалось таким смешным, что медсестра с криком бежит по коридору, рассекая воздух, как ледокол – лед. И эти лица, лица обернувшихся к ней, в попурри из удивления и страха. Макс на всё это смотрел сверху и видел, как через пару секунд откроется дверь в кабинет врачей и медсестра снова закричит, а потом все побегут в палату, а потом носилки и реанимация. Видел, как в трех километрах отсюда мама смотрит телевизор, а бутылки водки в черном пакете, одна из них недопитая, забрасывают из бака в мусоровоз, и тот едет за город, к свалке, а больше водки не появится в этой квартире никогда, в отличие от старого дачного домика, у которого сидит не менее старый врач и попивает неразбавленную, и панама не спасает от солнца; скоро ему позвонят и скажут, что ограничатся выговором, можно выходить на работу, но на звонок ответит дочь врача, сидящая у его кушетки в пригородной больнице, пока он пытается оправиться от гипертонического криза. И мимо мусоровоза проезжают тягачи, в прицепах которых стоят кони и смиренно ютятся тигры, возвращаемые с гастролей. Какое-то время параллельно с ними движется грузовик с экспонатами известного и скандального художника, но он отправляется на склад, что после сегодняшней выгрузки не будут открывать много лет. В одной спецшколе пусто, только охранник валандается по первому этажу, а этажом выше воспитатель Марина Валентиновна складывает немногие свои вещи в два потрепанных пакета с заломами, чтобы с ними негнущимися ногами дойти до дома и уйти наконец на пенсию, не найти себе занятия по душе и умереть через полгода, как обычно, сидя перед стиральной машинкой, засмотревшись на ее шальные обороты, не дотерпев до рождения внучки. В одном аэропорту по очереди поднимаются в небо два самолета, их командиры экипажей мельком знакомы, но связывают их, скорее, не они, а некоторые пассажиры, впрочем, пятеро из них больше никогда не увидят шестого, но один из пятерых и шестой друг о друге не раз вспомнят.

Все двигались медленно, как во сне, и так было смешно от того, что все они спешили. Макса обняли сбоку, он повернулся и увидел отца – совершенно не изменившегося с их последней встречи. Он обнял его тоже. Он стоял над всем, вне всего – там, где Бог берет тебя за зрачки и ведет за собой, по этой пустыне, среднему арифметическому всех увиденных мест. Сколько всего он в эти секунды узнал, сколько прочувствовал, сколько жизней прожил и кем только в эти секунды ни был – но никому не успел рассказать.

Аутро

Настя летела, резко выкручивая руль, местами резко тормозила, ей казалось, что ее мотало, и, как знать, может, это действительно было так. Мир вокруг мутнел и плыл, как плывет со свечи растопленный воск.

Она въехала на парковку, чуть не снеся ржавый дрожащий шлагбаум. Ползла долго, долго, лифт долго не ехал, потом столько же ехал, а Настя в нем маялась, поднимаясь на долгий мамин этаж. По пути – эсэмэска от Лены: Хай, пошли вечером в кино? Не ответила.

Мама оставила для Насти дверь открытой и что-то делала в комнате. Настя захлопнула дверь и, не раздеваясь, закаблукованная, влетела в квартиру. Мама пританцовывала с радостной сигаретой.

– Я тебе вещи сложила, как просила. Вон коробки. Кристи пока погулять пошла вроде, вечером соберет. Когда вы к Сереже?

Что молчишь, подруга? Пошли? – дзынь.

– Мама.

– Что такое? – Мама застыла, зависла, смотря на дочь.

– Мама…

– Что? Иди сюда. Что?

– Он… всё. Нет.

– Кто?

– Он.

– Кто – он?

Алеее? Настя?

– Он, мама. – Настя швырнула телефон на кушетку и повисла на матери. – И мы никуда не едем.

– Как? Совсем?

– Не знаю. Ничего не знаю. Совсем, да.

– Ой, дочь. – Мама села, потянув Настю за собой. – Иди сюда. Поплачь, поплачь. Со слезами всё выходит.

Дзынь.

Настя свернулась на маминых коленях, сжалась, уменьшилась, ноги подтянув к подбородку, как во время прыжка в высоту, возвращаясь в эмбрионную позу, из которой все распрямлялись и в которую все возвращаются. Через минуту о том, что она жива, говорили только редкие импульсивные подергивания, как если бы через тело пропускали слабые разряды тока. Когда зашумела дверь и из прихожей мягкие осторожные шаги добрались до комнаты, она смогла только открыть глаза и безучастно посмотреть. Через секунду веки, сдавшись вселенской тяжести, сами закрылись.

Скинув кроссы, Крис пошла на звук – звенящую, вибрирующую тишину. Зашла в комнату и наткнулась на бабушкин взгляд – тихо, внучка, тихо, видишь, что тут у нас.

Мать подергивалась на диване, положив голову на колени бабушке. Крис поняла – что-то с Сережей или младшим Спиридоновым. Или с обоими. Надо же, подумала она, какое похожее разбитое корыто. Удивительно похожее на ее собственное. Даже на секунду захотела подойти к матери и, ну, не обнять, а положить руку на плечо, ведь им обеим сейчас не по себе, но решила – может, в другой раз. Позже, как та успокоится, спросит, в чем дело. Подтянула брошенный рюкзак и пошла в их с матерью комнату.

* * *