Неудобные люди

– Ну. Да. – Даня потер лоб, провел рукой вниз и зажал переносицу. Болела голова. Сумасшедший, сюрреалистичный день. Он часто думал о смерти мамы, но гипотетически, издалека, смотрел на цыпочках из-за забора, она должна была произойти не скоро еще. Конечно, она вообще не должна была произойти никогда, потому что это ведь мама, а мамы, они ведь никогда-никогда, но Даня всё ощущал чуть реальнее, поэтому рассчитывал и выстраивал, а тут лодочка расчетов дала крен. Она произошла четыре дня назад, и это, помимо того, что было невыносимо грустно (и сразу сделалось как-то одиноко, хотя Даня с мамой виделся редко, даже звонил редко), не укладывалось в привычные ящики, не встраивалось в продуманный жизненный ритм с расписанными по часам днями. – Ну да, да.

– С собой мы его, сам понимаешь… не можем, он ниале там будет. – Аня заламывала пальцы, смотрела в стол. – Ладно еще здесь, а там мы с ним просто не выдержим. Я не выдержу, – подняла глаза, но муж молчал и смотрел на нее каким-то плотно-полиэтиленовым взглядом. – Надо продумать варианты, съездить посмотреть…

Даня помолчал еще. Встал и пошел к шкафу – взять стакан, налить воды.

– У Карьцина вроде был кто-то из интерната какого-то. Психиатр или типа того. Он говорил. Я спрошу у него завтра.

– Хорошо. Надо ему сказать, наверно?

– Ну, позови. – Даня хотел на сегодня решить все вопросы как можно быстрее, выпить еще обезболивающего и лечь спать. Хотя было еще рано. – Где он?

– Да где он может быть, у себя сидит.

– Ну зови, скажем. Я здесь буду.

Даня сел обратно, закрыл глаза и выдохнул весь воздух. Сейчас еще Дима начнет рыдать или еще что-нибудь. Поскорее бы это всё закончилось, поскорее бы подняться к себе, выключить свет, мозг и выключиться до завтра. Он заснул бы на неделю, две, впал бы в спячку, но завтра снова рано вставать, работа.

Прожгло виски, а потом сразу затылок – здравствуй, дверной звонок. Даня прошел в холл и открыл. В дом протиснулся их рабочий Малик, в толстой (Малик всё время мерз) куртке, подталкиваемый недовольным ветром. Даня и забыл, что звал его.

– Вы говорили зайти? Что сделать надо?

– Да, э-э… – Даня так тер переносицу, будто от этого боль могла пройти. Подумал, что перед отлетом надо проверить гайморовы пазухи. Не дай бог снова придется прокалывать. – Сходи, пожалуйста, в магазин. Мы после… уже не особо в состоянии. Понимаешь. Где-то список был… вот, на, – нашел на столе сложенный пополам лист. – Хорошо?

– Хорошо, да.

Взяв деньги, изучив и сложив список в карман куртки, рабочий вышел. Со второго этажа – с первых – робких – ступенек – послышались шаги, Даня вернулся в кухню и сел за стол.

Малик миновал калитку и теперь – недовольный – шел по расчищенной дорожке, в проталинах которой виднелся темно-охровый кирпич. Неудовольствие вызвало поручение, как обычно озвученное чуть ли не когда он уже собирался спать. Просто он не знал, что идет по этой и тысяче других дорожек почти что последний раз.

Рукава болоньевой куртки шуршали в ритм со штанинами болоньевого комбинезона. Всё было здесь хорошо, но этот холод…

С десяток лет назад он снова приехал из Душанбе в Россию на заработки.

Обычная история, на лето или даже с середины весны по сентябрь-октябрь из Таджикистана уезжали, улетали толпы мужчин. Там жилось впроголодь, а в России можно было получить хоть что-то. Работали в городах, в поселках и деревнях. Жили по несколько человек в комнатушке, заваривали лапшу, скупали тележками хлеб, дешевый сыр (еще бы колбасу, но ведь свинина, а халяль – дорого), заливали по несколько раз чайные пакетики водой из маленького трясущегося чайника, покрытого слоем накипи внутри и окрасом из желтых старческих пятен снаружи. Большую часть денег отправляли домой, семьям.

Малик тоже отправлял. Пожилые дед с бабкой, заботившиеся о нем после смерти родителей во время землетрясения в Шароре. Тогда многие в кишлаке погибли. Спаслось меньшинство.

Малику было четыре, он помнил игру во дворе, ветер, скачущий мяч. А потом – всё затряслось, позже пришла лавина, наступая на маленькие домики, сминая их, раскидывая крыши, разбрасывая дувалы. Откуда-то появился отец, схватил Малика под мышки, и почти сразу же Малик оказался в полуподвале, большой каменной нише, где уже были дед с бабкой – утром зачем-то туда спустились, кажись, разгребали хлам. А отец побежал за матерью Малика. И обоих сидящие в нише не дождались. Первыми сдались окна, не выдержали и стены, полуподвал завалило большим куском склеенного кирпича, с которого что-то свалилось прямо Малику в руки. Ощупав это что-то, он понял, что это картина, висевшая над кроватью деда. Других картин в доме не было. Сразу стало пыльно и душно, а потом – горячо. Позже он узнал, что поселок много часов был охвачен огнем, черным дымом и обжигающей глиной.