Неудобные люди

Бисмилляхи ррахмани ррахим… Это бабушка начала молиться. Малик быстро отключился. После землетрясения они втроем переехали в Душанбе к дальним родственникам, в домик чуть меньше прежнего, но во всяком случае целее. Дед с бабкой заботились о Малике до его двенадцати, когда старика окончательно сломила подагра, а старуха не смогла разогнуться из-за плодящихся грыж. В свои двенадцать, на исходе гражданской войны, он пошел помощником продавца фруктов на рынок Сафариён, который тогда некоторые называли словосочетанием, что переводится на русский как Рынок Черта, и начал сам заботиться о родственниках.

Потом образование получать было некогда, начались летние заработки в России, деньги – пересылал деду с бабкой, часть привозил сам. Те из года в год ему говорили жениться, а он всё не знал – жил, работал, тек по наклонной, несся по едва теплым течениям и о семье не думал. То есть думал, но…

В одну из его поездок умерла она. В следующую – он, прямо в сентябре.

И Малик решил остаться в России. Визы, патенты на работу, депортация на родину – всё это его не интересовало. Здесь было точно не хуже, а где лучше – неизвестно.

Отправил деньги тем дальним родственникам, у которых они и жили, чтобы похоронили. Сам не приехал. Он в свое время насмотрелся – омовения, саван, могила, и на кладбище плакать нельзя: душа возвращается к Аллаху.

А он плакал – долгими ночами, когда сон отскакивал от тела, бился о стены и вылетал в окно, ночами в какой-то из бесконечных комнатушек в бараках для рабочих. Отплакал свое и простился с дедом и бабкой сам, по-своему.

Вскоре через знакомых устроился к Спиридоновым разнорабочим – охранником, садовником, доставщиком на короткие расстояния, строителем, разночеловеком, сверхчеловеком. Не-человеком, учитывая зарплату. Впрочем, куда ему тратить эту зарплату, он, нелегал, и живет в домике на краю участка, только трудится в саду, ходит в магазины и ест. И читает – что найдет, в магазине, у других знакомых рабочих, Спиридоновы иногда отдают что-нибудь ненужное. Так – плюс разговорами за полтора десятка лет – и язык поднатаскал.

Эти жизненные страницы в ветхом переплете Малик вспоминал часто. Вспоминал и сейчас, по дороге к магазину, который расположился между коттеджными поселками. Небольшой супермаркет, фермерские продукты. В городе бы он в такой не пошел – дорого, вычурно, ярко.

Малик купил всё по списку и немного для себя – раз уж зашел. Спускаясь с крыльца, встретил Софью – девушку, на которую всегда смотрел не отрываясь, будто между ней и его глазами образовывался тоннель. Смуглая, невысокая, гарь небрежных волос – как и он сам, но еще – грация дикой кошки, смертоносного барса, взгляд ведьмы. Жила через пару домов от Спиридоновых, Малик часто ее видел, но говорил с ней всего пару раз, когда ее брат или сестра потерял(а) кораблик и она спрашивала о нем, о кораблике, и когда нужно было помочь с украшением детской площадки к Новому году. Она прошла и кивнула ему, как, наверное, кивала всем на этом созвездии улиц. Парой недель раньше он даже подумал – вот бы подбежать и поздравить ее с Восьмым марта. Но представил, как она засмеется, и представил, какие другие мужчины поздравляют ее с Восьмым марта, а над ними она не смеется.

* * *

Говядина тушилась в кисло-сладком, он пузырился, блестя небольшими куполами. На соседней конфорке варился красный рис с мелко рубленными овощами.

– Скоро… – Сережа приподнял крышку и помешал говядину. – Скоро будет готово.

– Угу, – ответила Крис, сидя за барной стойкой, уткнувшись глазами в телефон, подбородком уткнувшись в грудь.

Последний месяц Сережа часто приезжал с работы раньше жены или вообще работал из дома. Удобно, бывает приятно, и поспать днем можно полчасика, хоть иногда и хочется высечь себя из каменной статуи этой, выломать дверь и сбежать.

– Тебе положить?

Она посмотрела на отчима, быстро кивнула и наклонилась обратно к телефону.

– Как дела? – Сережа повернулся и прислонился к кухонной панели.

– Нормально, – ответила Крис. – Спасибо.

– А если честно?

…

– А если честно, то тебе-то какая разница? Когда тебе вдруг интересно стало?

– Всегда было.

– Да правда? С того года ты вроде решил меня не трогать, нет?

– Э-э, ну, если твоя мама сказала, что оставляет твое воспитание на себе, это не значит, что мне неинтересно… как у тебя дела.