Неугомонный

— Он пытался выяснить, что произошло. Почти все, разумеется, сразу же засекретили. Причем часть документов откроют лишь через семьдесят лет. Это в Швеции максимальный срок. Обычно доступ закрывают на сорок лет. Однако здесь целый ряд материалов закрыт для общественности на долгих семьдесят лет. Даже Мария, которая подает нам кофе, и та едва ли доживет до тех пор.

— С другой стороны, у нее отличные гены, — вставил Валландер.

Стен Нурдландер оставил его реплику без внимания.

— Задумав что–нибудь, Хокан порой бывал весьма настырным и надоедливым. А это вторжение в шведские территориальные воды он воспринимал как вторжение в его личное пространство. Кто–то совершил предательство, да какое! Конечно, множество журналистов занимались расследованием инцидента с подлодками, но Хокан все равно не мог успокоиться. Он действительно хотел знать. Рискуя своей карьерой.

— С кем он беседовал?

Ответ последовал мгновенно, как удар кнута, подгоняющий незримую лошадь:

— Со всеми. Он опрашивал всех. Только что с королем не беседовал, но добрался почти до самого верха. Испросил аудиенции у премьер–министра, это точно. Позвонил Таге Петерсону, старому доброму социал–демократу из управления делами кабинета, попросил встречи с Пальме. Петерсон сказал, что у премьера все время расписано по минутам. Но Хокан не отставал: «Достаньте другой ежедневник. Неотложный визит всегда можно втиснуть». И действительно, Пальме его принял. За несколько дней до Рождества, в восемьдесят третьем.

— Он вам рассказывал?

— Я был с ним.

— У Пальме?

— В тот день я, так сказать, работал у него шофером. Сидел в машине, ждал и видел, как он в мундире и шинели исчез в подъезде нашего второго святая святых после Дворца. Продолжался визит около тридцати минут. Через десять минут охранник автостоянки постучал в мое окно и сказал, что здесь можно только высаживать пассажиров, но не парковаться. Я опустил стекло и ответил, что жду человека, у которого сейчас важная встреча с премьер–министром, и что я не намерен двигаться с места. Он оставил меня в покое. Когда Хокан вернулся, на лбу у него блестели капли пота. Мы молча поехали прочь. Сюда, в кафе, — продолжал Стен Нурдландер. — И сидели за этим самым столиком. Когда вышли из машины, начался снегопад. В тот год в Стокгольме выдалось белое Рождество. Снег пролежал до новогоднего вечера, дождь снова все смыл.

Вернулась Мария, предложила еще кофе. На сей раз оба с удовольствием согласились. Когда Стен Нурдландер сунул в рот кусок сахару, Валландер вдруг сообразил, что зубы у него вставные. И почему–то на секунду–другую помрачнел. Вероятно вспомнив, что сам небрежничает с регулярными визитами к дантисту.

По словам Стена Нурдландера, фон Энке очень подробно, стараясь ничего не упустить, передал ему свой разговор с Улофом Пальме. Тот принял его благожелательно, задал несколько вопросов о его военной карьере, с легкой самоиронией обронил несколько слов о собственном статусе офицера запаса. И очень внимательно выслушал все, что изложил фон Энке. Фон Энке высказался очень четко, без обиняков. Что касается лояльности к своему работодателю, шведским вооруженным силам, то в кабинете премьер–министра он преступил все и всяческие границы. Испросив по собственной инициативе встречу с премьером, он сжег все мосты, ведущие к главкому и его штабу. Путь к отступлению был отрезан. И все же он не мог не высказать все как есть. Говорил он больше десяти минут. А Пальме слушал, так он сказал. Приоткрыв рот и не сводя с него глаз. Когда же Хокан умолк, Пальме некоторое время сидел в задумчивости, потом начал задавать вопросы. Перво–наперво он хотел знать, была ли у военных полная уверенность насчет принадлежности подлодки Варшавскому договору. Хокан, сказал Стен Нурдландер, ответил контрвопросом. Поинтересовался, могло ли быть иначе. Пальме не ответил, только чуть скривился и покачал головой. Когда Хокан заговорил о государственной измене и военно–политическом скандале, Пальме перебил его, сказав, что подобную дискуссию следует вести иначе, не наедине с премьер–министром. Дальше они не продвинулись. Один из секретарей осторожно заглянул в кабинет, напомнил о другой встрече. Хокан вышел потный, но испытывая облегчение. Пальме все выслушал, сказал он. Он был полон оптимизма и думал, теперь что–то произойдет. Премьер–министр наверняка понял его слова об измене. Теперь он возьмется за министра обороны и главкома, потребует разъяснений. Кто открыл клетку и выпустил подлодку? А главное, почему?

Стен Нурдландер замолчал, бросил взгляд на часы.

— И что же было потом? — спросил Валландер.

— Настало Рождество. Несколько дней вообще все было тихо–спокойно, но перед самым Новым годом главком вызвал Хокана на ковер. И сделал ему резкий втык за то, что он за спиной руководства встречался с Улофом Пальме. Но Хокан, разумеется, понял, что фактически выговор был адресован самому премьер–министру, которому не следовало принимать морского офицера, действовавшего в обход командования.

— Но он продолжал раскапывать этот инцидент? Не сдался? Хоть и оказался в изоляции?