Неуловимый корсар

Тюремщик с почтительным поклоном передал Роберу обвязанную шнурком и опечатанную сургучом коробочку. Она была в ширину не больше трех, а в длину — не более пяти сантиметров. Робер резким движением вырвал посылку из рук тюремщика.

— Подождите, сэр, — проговорил Кросби взволнованным голосом. — Может быть, есть еще надежда. Подождите!

Робер знаком приказал ему выйти, ему хотелось поскорее остаться одному, чтобы узнать, что это за посылка и что она означает.

Когда дверь затворилась, он разорвал шнурок, сломал печати и открыл коробочку. Но, заглянув в нее, он остолбенел. Дно коробочки было выстлано ватой, а на вате лежал маленький флакон с бесцветной жидкостью. На этикетке было написано: «Цианистоводородная кислота».

Заключенный с невольным ужасом посмотрел на флакон.

Этот химический термин был ему хорошо известен. Он знал, что таково научное название страшной синильной кислоты, одной капли которой было достаточно, чтобы вызвать внезапную смерть. Содержимое флакона могло отравить целый полк. Что же означала эта мрачная посылка? Не то ли, что его друзья считали его положение безнадежным и, в свою очередь, советовали ему, как и смотритель, прибегнуть к яду?..

Он осторожно вынул флакон из коробочки. Под ним оказался маленький клочок бумаги, и Робер инстинктивно почувствовал, что этот клочок бумаги даст ему необходимые пояснения. Дрожащей рукой он развернул записку. Сердце его трепетало, как подстреленная птица.

«Не бойтесь и верьте. Выпейте все до последней капли. Записку сожгите»

— прочитал Робер.

— Его почерк, его, — произнес он, поднимая глаза от записки. — Хорошо! Я не буду бояться. Тебе, странное существо, принадлежит вся моя жизнь, воля и судьба моя. Я повинуюсь.

Бледный от волнения, он зажег спичку и поднес к ней тонкий листочек. Когда тот сгорел, он тщательно размял пепел, так что от записки осталась только тонкая, незаметная пыль, рассеявшаяся по всей комнате его дуновением.

— Ну, письмо уничтожено. Надо написать записку.

С необыкновенным спокойствием он подошел к столу, вырвал листок бумаги из записной книжки и написал обычное последнее письмо самоубийцы: «Умираю по собственной воле. В смерти моей прошу никого не винить».

И, положив бумагу на видное место, он взял в руки роковой флакон.

— Ну, пришла пора доказать, что я не боюсь и верю.

Он лег в постель, скорбная усмешка скривила его губы.

— Ну что бы ни случилось, Лотия, я умираю с твоим именем на устах!

Он вытащил пробку, крепкий запах горького миндаля распространился по комнате. Робер закрыл глаза, вложил в рот горлышко флакона и выпил всю жидкость.

По телу его пробежала судорога… Он попытался подняться, но не смог и тяжело упал на постель. Флакон выскользнул из разжавшихся пальцев и со звоном покатился по полу. Все стихло. На кровати лежало недвижное тело Робера. Лицо его посинело, руки покрылись черноватыми полосками…

Через несколько часов Кросби вошел в камеру Триплекса, узнать, не будет ли каких-нибудь приказаний. Он невольно вскрикнул, увидев узника неподвижно лежащим на кровати. Он подбежал к нему, взял его руку, но она была холодной.

— Бедняга предпочел яд, — печально проговорил тюремщик. — Жаль мне его. Правда, он корсар, но такой великодушный… Да и кому он делал зло? Одной полиции… Ну, нечего делать. Сколько ни толкуй, а жизнь ему не вернешь, надо дать знать начальству.

И, по привычке закрыв дверь камеры, пошел сообщить о случившемся главному тюремщику. Удостоверившись в правильности донесения Кросби, главный тюремщик, в свою очередь, дал знать, кому следует, и вскоре весть достигла директора тюрьмы баронета Долльбаса. Тот немедленно послал своего помощника, мистера Комбея, сообщить сэру Оллсмайну важную новость.

Когда помощник директора подъехал к дому Оллсмайна, его немедленно провели к начальнику полиции, который занимался делами в своем кабинете вместе с Джеймсом Паком.

Когда Комбей назвал себя, Оллсмайн вежливо поднялся ему навстречу.

— До сих пор, мистер Комбей, я не имел удовольствия знать вас лично. Очень рад моменту с вами познакомиться и, кстати, выразить вам свою благодарность за удовольствие, доставленное мне чтением вашей книги об обезьянах земного шара.

— О, — скромно возразил Комбей, — великий ученый давно сказал, что человек происходит от обезьяны. Значит, занимаясь четверорукими, я занимаюсь культом предков. Но в данном случае я являюсь к вам не в качестве автора книги, а в качестве помощника директора тюрьмы Макари.

— Что-то случилось? — живо спросил Оллсмайн.

— Да. Печальный случай. Корсар Триплекс…

— Бежал? — вскочив с места, зарычал Оллсмайн.

— Убежал из жизни, — успокоил его Комбей. — Это — единственный способ бегства, который допускают эти стены.

— Значит, он умер?

— Да, он принял синильной кислоты. Вы знаете, мы не обыскиваем наших арестантов, оставляя им возможность самим исполнить то, что должно свершить над ними правосудие.

Но Оллсмайн уже не слушал. Он большими шагами ходил по комнате и вдруг, как бы приняв решение, проговорил: