Неуловимый

И он обстоятельственно ознакомил нас с тонкостями этой редкой профессии. Слушая его, я вдруг понял, о чем мне напоминал запах в комнате Лели. Эфир! Да, эфир с растворенной сосновой смолой, или, как ее называли в бабулином селе, живицей. Перед моим внутренним взором возник сельский клуб, маленькая сцена, гримерная, где участники художественной самодеятельности лихорадочно готовились к представлению. Дядя Никола гримировался стариком, приклеивая к лицу целую кудель шерсти в форме усов и бороды. Я, маленький мальчонка, стоя рядом, держал пузырек, в который он макал кисточку. Острый страшили аромат как бы заряжал воздух напряжением. Я спросил дядю — что в пузырьке, и он объяснил — клей для бороды и усов, его делают из живицы и эфира, если хочешь, я тебе тоже приклею усы, и в самом деле приклеил мне длинные белые усы к ужасу бабули, которая гонялась за мной по всему селу пока не поймала и не сорвала их. Наверное, сейчас актеры не употребляют этот примитивный клей, надо будет спросить Фифи, но я был почти уверен, что именно его запах почувствовал в комнате Лели. Леля не могла не заметить, были ли у ночного гостя борода и усы, если да, то это уже нечто, за что можно ухватиться, — нить, которая приведет к клубку. Женщина говорила, что к ней в окно влез Царский, значит, ночной посетитель хотел походить на Царского, а для этого потребовались грим и другие средства, что в свою очередь означало, что он знал лично Царского, а Царского знали односельчане. Хорошо, если все обстоит именно так, зачем было этому человеку гримироваться? Чтобы его не узнали. Кто? Сама Леля. Значит, это какой-то лелин знакомый, то есть кто-то из нашего круга. Но, с другой стороны, если он собирался ее убить, зачем ему было менять свою внешность? Если решишься на такое, нечего бояться мертвых: мертвые молчат. Черт побери, все отнюдь не так просто! У преступника нет на лбу клейма, по которому можно его узнать. Вот эти двое, например. Могут ли они бить преступниками или нет? Для чего им желать смерти Лели? Или поварихи? Или Царского? У Шерлока Холмса было вернейшее средство — логика. Если я рассуждаю нормально, то этих двух должен сразу же вычеркнуть. Нужно идти от общего к частному. Нет ничего надежнее метода дедукции. И, как отмечается в литературе, какой бы сложной не казалась данная проблема, в конечном счете в действительности она оказывается намного проще, и когда доберешься до истины, удивляешься, как это ты не мог ее обнаружить еще с самого начала…

Главное — надо действовать. Нельзя слишком долго выжидать: преступник — не груша, которая, созрев, сама упадет к твоим ногам. Преступника надо найти… Если в капитане мне что-то не нравится, так это его склонность к выжидательной позиции. По-моему, криминалист должен быть подобен гончему псу — мчаться по свежему следу без остановок и передышек, в бешеном темпе, чтобы заставить преступника сдаться. Зачем Андонов послал меня на эту прогулку? Это же пустая трата времени! Знаю, ему хотелось устранить меня из дома отдыха, чтобы я не мешал ему своей нетерпеливостью. Ну хорошо, мы еще увидим что к чему!

Через полчаса мы тронулись в обратный путь. Я шел молча, рассеянно слушая рассказ Вэ Петровой о каком-то видеофильме, который она смотрела у дочери. Это был один из тех фильмов, которые называют фильмами ужасов. Какой-то ненормальный преследовал красивых женщин и убивал их, перед этим обязательно раздев догола. Он был эротоманом? — спросил доктор Эйве, но Вэ Петрова ему не ответила. Он повторил свой вопрос, но она и не думала отвечать. Стоя неподвижно, она показывала куда-то в сторону.

— Волк! — крикнула она, но в голосе ее слышался не страх, а лишь удивление.

И правда, шагах в пятидесяти от нас возле куста боярышника сидело громадное серое животное.

— Это не волк, — сказал я, — это собака волчьей породы.

Однако доктор Эйве не разделял моего мнения:

— Вам, коллега, приходилось когда-нибудь видеть волка?

— Лишь в зоопарке.

— Тогда почему вы утверждаете, что это собака, а не волк? По-моему, это стопроцентный волк. Сейчас собаки все откормленные, а это животное умирает с голоду.

— В таком случае, — заволновалась Вз Цетрова, — он может на нас напасть!

— Если бы это был волк, — возразил я, — он бы уже давно убежал. Это собака, которая жила среди людей, и сейчас она хочет нам что-то сказать.

И я смело пошел к животному. Оно сидело неподвижно. Приблизившись, я увидел его взгляд — напряженный, но не злобный.

— Тихов, вернись! — крикнул доктор Эйве. Услышав его голос, собака прижала к голове уши и глухо зарычала.

— Вы слышали, чтоб волки рычали? — отозвался я, продолжая идти вперед.

— Спокойно, Мечо!

Собака ударила хвостом но земле и снова насторожила уши. У меня в кармане был бутерброд, развернув бумажную салфетку, я кинул его собаке:

— Возьми, возьми, пс стесняйся!

Потом уселся на ближайший камень, вытащил сигареты и закурил, притворяясь, что не смотрю на нее. Я глазел на скалы прямо перед собой, но краешком глаза поглядывал, что делает пес. Он обнюхал бутерброд, потом молниеносно его съел. Только тогда я повернулся и позвал: